« — Это дневник, Nicolas, — сказала она, подавая ему синенькую тетрадку, исписанную ее твердым, крупным почерком.Дневник ?.. — с оттенком насмешливости сказал Николай и взял в руки тетрадку ». Л.Н. Толстой. Война и мир ( Эпилог).

Созданные в России дневники привлекали, как правило, внимание историков и литературоведов в той мере, в какой они могли предоставить  сведения относительно исторических событий, быта и нравов определенной эпохи или обстоятельств жизни упоминающихся в них известных людей, а также самих авторов, если они оставили след в истории, литературе, искусстве.  В то же время в современной европейской науке дневники, в том числе « простых » людей, исследуются как форма автобиографической культуры, построения и представления собственной личности1, как « литературный факт », о котором писал Ю.Н.Тынянов в применении к письмам пушкинской поры2. В России такого рода исследования до последнего времени касались в основном литературных дневников, то есть созданных писателями3, тогда как нелитературные, или бытовые,  дневники  практически не были предметом изучения с точки зрения автобиографической практики (за редким исключением4). Между тем в зарубежной русистике такой ракурс уже определился5. Особенно ценным вкладом в изучение российской женской дневниковой культуры явилась вышедшая в Финляндии книга Ирины Савкиной « Пишу себя… » : Автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века » (2001), в которой дневники эпохи (А.Керн, А.Якушкиной, А.Олениной, А.Колечицкой, Е.Поповой) рассматриваются в контексте гендерных исследований не как « самоописание », но как « самописание, сотворение себя, попытка создания собственной идентичности »6.В настоящей статье предлагаются  предварительные итоги фронтального изучения дневниковых текстов, прежде всего нелитературных, созданных в России в конце XVIII - начале XIX в., которое проводилось на основе авторских рукописей (в отдельных случаях — копий), сохранившихся в московских и петербургских архивах, а также опубликованных текстов (как в оригинале, на русском и французском языках, так и в переводе на русский). При этом не делается  принципиального различия между литературными и нелитературными дневниками. Количество исследованных материалов (в общей сложности более ста рукописей и около тридцати опубликованных текстов), не являясь исчерпывающим, все же представляется достаточно репрезентативным и позволяет сделать некоторые предварительные выводы.  

Исторические вехи формирования жанра

Начало регулярного ведения записей в зависимости от календарного течения времени известно в Европе в форме повседневной хроники, путевого дневника, бортового журнала, так называемой счетной книги. Появление дневников автобиографического характера, когда можно говорить о личности автора, связано с эпохой Реформации и Контрреформации, с усилением потребности религиозного сознания в самоанализе и самодисциплине. Образцом такого рода текста стал « Духовный дневник » (1544-1545) основателя ордена иезуитов св. Игнатия Лойолы. Для католиков дневник долгое время  оставался вспомогательным средством подготовки к исповеди, средством самообличения и самоназидания, и велся под наблюдением духовника. Более выраженный персональный характер стали носить дневники в протестантских странах (Англии, Германии), где они появляются с конца XVII в.7. Во Франции дневники автобиографического плана формируются во второй половине XVIII в. (более ранний образец являет собой путевой дневник М. де Монтеня, созданный в 1580-1581 гг. и опубликованный в 1774 г., в пору усиления интереса к таким текстам), и этот феномен связывается с ростом самосознания третьего сословия, с процессом « обмирщения модели духовной автобиографии »8, начало которому было положено в « Исповеди » Жан-Жака Руссо. Его « Прогулки одинокого мечтателя » близки по структуре дневниковым записям. В этой книге Руссо выступил с утверждением ценности любого индивидуального опыта, с призывом « приложить барометр к своей душе »9. Из дневников, созданных во Франции во второй половине XVIII в., известны дневники  Н. Ретифа де ла Бретонна, маркиза Д. А.  де Сада, Жермены Неккер (в замужестве де Сталь), Люсиль Дюплесси (впоследствии жены известного деятеля Французской революции К. Демулена), Ж. Жубера.
В России поденные записи тех или иных событий существовали с конца XVII в. (« Путешествие стольника », дневник П.А. Толстого за 1697-1699 гг.). Дневники же как « результат осознанного стремления авторов последовательно закреплять повседневное течение своей жизни, свои мысли и переживания наряду с впечатлениями от окружающего и веденные сколько-нибудь длительный период »10, появляются в середине XVIII в., и их число растет к концу столетия.Исследователи, изучавшие историю дневника в Европе, в частности во Франции, столь тесно связанной, начиная со второй половины XVIII в., культурными узами с Россией, подчеркивают роль женщин в развитии этого жанра. Женщины находили в этой повседневной практике способ самореализации, позволявший им в то же время оставаться в предписанных « второму полу » домашних рамках. Ценность текста, написанного не для публикации, а для себя самого, была  утверждена также Руссо (в « Прогулках одинокого мечтателя »). Первенство в ведении дневника в рассматриваемую в данной статье эпоху принадлежит женщинам и в России. Из 80 авторов изученных рукописей, относящихся к периоду с конца 1780-х по начало 1850-х гг., — 28 мужчин и 52 женщины.Один из первых дошедших до нас российских женских дневников создан в 1780 - 1781 гг.  и принадлежит баронессе Н.М. Строгановой (урожденной княжне Белосельской ; 1743-1819)11. Русские женщины эпохи в подавляющем большинстве вели дневники по-французски и во многом ориентировались на французскую культуру, в том числе на эпистолярный роман, в котором письма часто превращаются по существу в дневниковые записи и порой уступают место настоящему дневнику.
Княгиня Н.П.Голицына (174412-1837) сообщает в своих автобиографических заметках, что начала изучать русский язык только после возвращения семьи из-за границы, в возрасте одиннадцати лет, тогда как она к тому времени говорила по-французски, по-английски и по-немецки13. Известно, что ее знаменитая современница, княгиня Е.Р.Дашкова, выучила русский язык после своего замужества, так как родители мужа не говорили на иностранных языках. Традиция французского воспитания женщин оставалась в России стойкой. По дневнику 1830-х гг. княгини Е.А.Шаховской (урожденной Мухановой ; 1803-1836) видно, что она говорила со своей дочерью по-французски, а с сыном – по-русски14.
В отличие от Франции, где  автобиографическая культура в рассматриваемый период развивается благодаря в значительной степени представителям третьего сословия, в России авторы дневников в большинстве своем принадлежат к высшему, аристократическому слою общества. Нередкое явление — « созвездие » дневников, созданных представителями  одного семейства (Шаховских, Шереметевых, Сухотиных, Мухановых, Крюденеров). По свидетельству авторов, существовал обычай читать свой дневник в кругу родственников и друзей.  Дети становились хранителями и читателями текстов покойных родителей, в свою очередь берясь за перо, что способствовало продолжению традиции ведения дневника.

Внешний вид дневника

В большинстве случаев дневники ведутся в тетрадях и записных книжках, достаточно разнообразных по своему внешнему виду : в переплетах кожаных и картонных,  иногда обтянутых тканью (шелком, сафьяном), формата от  7 х 11 до 25 х 40 см. Бумага зачастую имеет водяной знак. На  верхней стороне обложки или на первом листе обычно фигурирует заглавие : « Remarques sur mes voyages  » (« Заметки о моем путешествии ») ; « Journal depuis mon enfance jusqu’au jour de mon mariage qui eût lieu le 13 janvier l’an 1813 » (« Дневник начиная с моего детства до свадьбы, состоявшейся 13 января 1813 г. ») ; « Journal de Nathalie adressé à son ami Louis  » (« Дневник Натали, адресованный ее другу Луи »), «  Journal commencé six semaines après mon mariage  » (« Дневник, начатый спустя шесть недель после моей свадьбы »), « Journal de Catiche » (« Дневник Катиш »), «  Journal des actions, des pensées  et des sentiments de Catherine Sabouroff  » (« Дневник поступков, мыслей и чувств Катрин Сабуровой »15.Заглавие, имя или анаграмма могут быть выбиты   на верхней крышке,  а также  на корешке : « Journal de Marie de Bachmeteff »16, « Аnnette »17.Заполнение тетрадей и записных книжек различно : некоторые исписаны полностью, в других оставлены чистые листы, иногда занимающие больше половины тетради.   Авторы нескольких дневников могут использовать одинаковые тетради, составляющие таким образом несколько томов. Таковы дневники Е.И. Вадковской18  и Е.А. Соймоновой19 — соответственно четыре и пять  идентичных тетрадей. Дневники могут занимать тетради с фермуаром или застежками, образуя таким образом закрытое пространство (дневники П.Н. Фредро20, императрицы Марии Федоровны21, великой княгини Елены Павловны22). Они могут представлять собой также сшитые или отдельные, сложенные вдвое листы. Иногда дневник одного автора занимает отдельные и сшитые листы разного формата и цвета (дневник М.Ю.Толстой23, дневниковые записи императрицы Марии Федоровны 24).В течение определенного периода времени  записи следуют ежедневно  или с перерывом в несколько дней, иногда недель, месяцев. Объем датированной записи — от одной-двух строк до нескольких страниц. Иногда ряд страниц вырезан, вырван или обрезан. Текст располагается, как правило, с двух сторон листа. В детском дневнике (1842 г.) Е.А. Фредерикс  (урожденной Сабуровой ; 1832-1917)  текст следует в две колонки (когда запись больше не умещается на левой стороне страницы, она переходит на правую, продолжаясь сверху).
Ряд страниц в дневнике 1790-х гг. Е.П.Квашниной-Самариной (урожденной Чириковой ; около 1775 - ?) разделен на две колонки, левая озаглавлена : « Sensations éprouvées » (« Пережитые чувства », правая : « Emploi de mon temps depuis le 5 d'Avril 1797 » (« Как я проводила время с 5 апреля 1797 »)25.
В другом дневнике 1848-1849 гг. неустановленного лица страница разграфлена сперва на три  колонки : «  Occupations de la matinée  » (« Утренние занятия »), «  Repas  » (« Обеды »), «  Occupations du soir  » (« Вечерние занятия »), затем первая графа разделена еще на три части с указанием даты, дня недели, занятий26. Даты могут фиксироваться на полях с левой стороны листа. На полях иногда отмечены этапы путешествия. В путевых дневниках начала 1840-х гг. Н.В.Шаховской и ее кузины П.М.Голынской на полях комментируются описываемые события или дается их краткое резюме27.Почерк авторов различен — от крупного, каллиграфического до мелкого, трудночитаемого. Записи ведутся чернилами, в редких случаях карандашом (дневниковые записи Марии Федоровны, записная книжка императрицы Елизаветы Алексеевны28, дневник 1854 г. Е.А. Фредерикс). Порой присутствуют следы перечитывания (правка другими чернилами, добавления на полях) и вставки, сделанные другой рукой. Так, в дневнике 1806-1833 гг. В.И. Ланской (урожденной Одоевской ; 1790-1845)  записи о рождении детей сделаны, по всей видимости, ее мужем29.
В путевых дневниках встречаются рисунки чернилами и карандашом, непосредственно связанные с текстом, иллюстрирующие те или иные впечатления от увиденного (дневники Е.А. Соймоновой, великой княгини Елены Павловны, Е.В. Давыдовой30). В других дневниках встречаются рисованные портреты различных лиц (дневник 1851 г. Е.А. Фредерикс), зарисовки пейзажных видов (дневник 1796-1797 гг. В.-Ю. Крюденер31). Могут фигурировать и внетекстовые элементы : денежные подсчеты, адреса, таблицы расстояний между населенными пунктами, планы домов, перечень полученных писем.В целом дневник эпохи тяготеет к книжному оформлению, что является общеевропейской тенденцией : « Дневник часто начинают так, как если бы это была книга, даже если он ведется только для себя. С любовью оформляют титульный лист, ставят свое имя, иногда подпись, заглавие, подзаголовок, даты, рисуют виньетки »32.
Путевой дневник Н.П.Голицыной имеет подзаголовок : « Livre de la Princesse Natalie Galitszin née Comtesse Czernichew  » (« Книга Княгини Наталии Голицыной, урожденной графини Чернышевой »). Баронесса В.-Ю.Крюденер также именовала свои дневники 1790-х –1800-х годов « книгами ».Дневник может иметь колонтитул, сноски, а в конце перечень содержания. Переписывая в начале 1820-х гг. свой дневник 1787 г. в несколько тетрадей книжного формата в кожаных переплетах и посвящая его дочери, Е.И. Вадковская (урожденная графиня Чернышева ; между 1760 и 1762 - после 1826) предваряет свой текст шутливым предисловием, обыгрывая необходимость его наличия в книге :

Pour peu qu’un livre dans lequel on écrit soit relié, on prétend être auteur, et on ne peut l’être, sans avoir fait une préface ; nécessairement je dois en faire une ; on me dit encore qu’elle doit être le résumé de l’ouvrage. Le résumé du mien, c’est qu’en l’espace de tant de mois, j’ai fait tant de verstes. Et voilà ma Préface » (« Предисловие. Если только книга, в которой вы пишете, переплетена, вы воображаете себя автором, а им невозможно быть без предисловия ; потому я обязательно должна написать его. Меня также уверяют, что оно должно представить краткое содержание вашего сочинения. Итак, вот краткое содержание моего : за несколько месяцев я проделала множество верст. Вот мое Предисловие »)33.

Е.В. Давыдова (1823-1898) дает  шутливое, но именно книжное заглавие  своему путевому дневнику 1840 г. : « Journal voyageur et fantastique d’une jeune fille de seize ans. Edition première et dernière. Ornée de beaux dessins de l’ouvrage de l’auteur » (« Путевой и фантастический дневник шестнадцатилетней девушки. Издание первое и последнее. Украшенное красивыми рисунками работы автора »).Характерная черта дневников рассматриваемого периода — отсутствие в целом исправлений : текст рассматривается как своего рода спонтанный жизненный слепок. Число исправлений возрастает ближе к середине XIX в. по мере развития жанра, когда он все чаще воспринимается как литературный текст и подвергается более тщательной отделке.

Типы дневников

Основное отличие российских дневников рассматриваемой эпохи от западно-европейских того же времени состоит в незначительном количестве текстов, ориентированных на духовно-религозный опыт, религиозные медитации, тогда как в Европе, как уже отмечалось, весьма распространенным типом был духовный дневник. Его могли вести и католики (как правило, под руководством духовника) во время так называемого « уединения » (retraite) с целью исследования совести перед тем, как приступить к исповеди, и протестанты, заменившие церковную исповедь непосредственным отчетом перед Богом, а в сущности перед самим собой. Из дневников россиян, обратившихся в католицизм, местонахождение одного, принадлежавшего Е. А. Голицыной, который она  вела в 1815 г. под руководством католического священника, аббата Ж.-Л. Розавена, не известно34, другой, принадлежащий С.П. Свечиной,  относящийся, по всей видимости,  к 1814-1815 гг.  и опубликованный под названием « Дневник ее обращения », представляет собой недатированные рассуждения о трудном выборе между западной и восточной церквями, которые имеют вид единого текста. В конце появляются даты последнего причастия в православной церкви и отречения от православия35. Дневник известного русского католика И.С.Гагарина далек от представления духовных поисков (за исключением одного небольшого фрагмента) и обрывается накануне его перехода в католицизм36.  Из дневников одной из первых русских женщин, перешедших в католицизм (в первых годах XIX в.), графини А.И. Толстой, ранние представляют собой описание путешествия по Европе (1789, 1790-1792)37, а более поздние — хронику семейной жизни и отчет о поездке на Венский конгресс (1813-1814)38.
Из  исследованных дневников  православных авторов только два построены по модели исповеди, как ежедневный отчет о проступках, но, будучи написанными в детском и подростковом возрасте, возможно, « по команде » воспитателей, они отличаются лаконизмом и воздерживаются от самоанализа — в традициях православной исповеди.  Это ранний французский дневник 1842 г. Е.А. Фредерикс и дневник на русском языке 1846-1847 гг. Н.П.Готовцевой, включающий краткие наставительные пометы ее родственницы, поэтессы Ю.В.Жадовской (которая взяла девочку на воспитание). Н.П. Готовцева (в замужестве Федорова ; 1835 - после 1887)  кратко перечисляет допущенные ею в течение дня « ошибки » : « 5 октября. Сегодня вставши утром я не перекрестилась и не подумала о Боге, а вместо того побранилась с девушкой горничной. [Помета Ю.В. Жадовской под этой строкой : « Обратиться к девушке с извинениями и непременно »] 6 октября. Побожилась всуе. Из самолюбия мне было трудно попросить извинения у девушки горничной. Подосадовала на Julie... Позавидовала »39.  Е.А. Фредерикс дает сходный отчет, хотя и с меньшим религиозным акцентом, и при этом отмечает дни, проведенные «  assez bien  »(« довольно хорошо ») и «  bien  » (« хорошо ») : « J’ai été un peu innattentive à la prière. J’ai bien su toutes mes leçons excepté l’anglais [...] J’ai eu un petit moment de vanité dont je me corrigerai » (« Я была несколько рассеяна во время молитвы. Все уроки знала хорошо, кроме английского. [...] На мгновение испытала чувство тщеславия, но я исправлюсь »)40.Религиозные медитации характерны для французских дневников О.И.Орловой-Давыдовой (урожденной княжны Барятинской ; 1814-1876), мать которой была протестанткой немецкого происхождения. Один из ранних дневников юной княжны начинается с « молитвы девушек » («  prière pour les jeunes filles  ») ее собственного сочинения, и далее она, в традициях протестантского дневника, постоянно обращается к Богу, фиксируя свои добрые и дурные поступки41. Ее более поздний дневник 1843 г. весь проникнут духовными устремлениями, она чувствует себя « отрешенной от всего » :

Je fais vœu en commençant ce journal de n’en relire le contenu qu’après une année révolue, je le fais dans l’unique but de savoir combien mon esprit aura souvent  varié dans ses dispositions, et pour qu’il me serve de guide et de soutien pour le reste de mes jours, que je te consacre o mon Dieu. Ils t’appartiennent, ils sont comptés par Toi, et c’est ce qui fait ma joie. Ce qui me rassure encore c’est que tu me vois lors même que je me sens éloignée de toi et je me sens calmée lorsque je me dévoile à toi par un effort de mon âme (Начиная этот дневник, я даю обещание перечитывать его только по прошествии года, дабы знать, насколько изменчив мой дух и дабы дневник служил мне водителем и опорой во все оставшиеся дни моей жизни, кои я посвящаю тебе, о, Боже. Они принадлежат тебе, сосчитаны Тобою, и это радует меня. Мне придает силы и то, что ты видишь меня и тогда, когда я чувствую, что удалилась от тебя, и меня успокаивает то, что благодаря душевному усилию я раскрываюсь пред тобою)42.

Значительную долю общей массы дневников составляют путевые. Они же первые по времени создания43. Такие дневники начинаются обычно с момента отъезда и завершаются возвращением домой. Преобладают описания поездок в европейские страны, среди которых первенствуют Италия и Франция44, но русские путешественники посещают также Польшу, Германию, Австрию, Голландию, Швейцарию, Англию, Турцию, Грецию. Достойным описания поначалу считалось путешествие в дальние страны, и дневники, веденные во время поездок по России, появляются позже. Несколько исследованных рукописей дневников посвящено путешествиям по Российской империи (из Москвы в Петербург45, по центральной России46, в южные губернии47 ).Встречаются также « параллельные » дневники авторов, путешествующих вместе : Е.П.Барятинской и ее дочери А.И.Толстой, описывающих совместную поездку по Европе в 1789-1792 гг., Е.М.Голицыной и Е.А.Воронцовой, путешествовавших также по Европе в 1828-1835 гг., Н.В. Шаховской и ее кузин : П.М. и М.М.Голынских, С.А.Муравьевой, бывших вместе в Италии в начале 1840-х гг. Дневники Е.П.Барятинской и А.И.Толстой, Е.М.Голицыной и Е.А.Воронцовой имеют много общего. Два первых автора подробно описывают исторические и художественные достопримечательности, сопровождая эти описания сходными комментариями. Они одинаково негативно воспринимают революционные события во Франции, спешно покидают Страсбург, ставший ареной политических баталий и сочувствуют французским эмигрантам.Е.М.Голицына и Е.А.Воронцова ведут дневники в идентичных тетрадях, до пересечения российской границы датируют записи по старому стилю, а затем – по новому. Одни и те же события описываются с употреблением одинаковых формул :

5. [janvier 1828, Florence] Nous avons eu le bonheur de communier ce matin, mais comme Mme Svertchkoff avait demandé que l’office commença (sic) à 9 h Helène voulut être reveillée à 5 ½, elle se leva donc, j’en fis de même […] Helène était horriblement fatiguée, nous rentrames chez nous et primes du Thé (5. [января 1828, Флоренция] Мы были счастливы причаститься сегодня утром. Г-жа Сверчкова попросила начать сдужбу в 9 часов. Элен пожелала , чтобы ее разбудили в половине шестого, она встала в это время, как и я […] Элен страшно устала, мы вернулись домой и выпили чаю)48.
5. [janvier 1828, Florence] N/s avons eu le bonheur de communier ce matin. – A 5  heures n/s fumes diner chez les Svertchkoff et comme j’ai été très fatiguée de l’office du soir je suis rentrée chez moi (Мы были счастливы причаститься сегодня утром. В пять часов мы обедали у Сверчковых. Я очень устала после вечерней службы и потому вернулась домой)49.

Следующую группу составляют женские дневники,  сосредоточенные вокруг определенного эмоционального центра, подобно ряду европейских женских дневников (Л. Дюплесси, Ж. де Сталь, Э. де Герен, А. Шопенгауэр, Д. Вордсворт). Центром таких дневников являются обычно возлюбленный или муж (дневники М.Бахметевой, В.С.Сухотиной, Е.А.Шаховской, А.Е.Лабзиной, А.П.Керн, Н.Ф.Боде, императрицы Елизаветы Алексеевны, ранние дневники В.-Ю.Крюденер). Если такой центр составляет возлюбленный, то преобладает тип « дневника разлуки », в котором жалобы на отсутствие предмета любви сочетаются с выражением радости от встреч. Если  дневник сосредоточен на фигуре мужа, то наряду с уверениями в любви к нему могут возникать моменты досады, констатация дисгармонии, вплоть до обвинений в равнодушии. Баронесса В.-Ю. Крюденер (урожденная баронесса Фитингоф ; 1764-1824) посвящает проблеме взаимоотношений с мужем не только свои дневники  конца 1780-х и отчасти 1800 г.50, но и набросок повести под названием « Дневник леди Домон », сохранившийся в ее  петербургском архиве51.Дневниковые записи В.-Ю. Крюденер, тяготеющие в силу ее немецкого происхождения и протестантского воспитания к ежедневному самоотчету, анализу своих дел, мыслей и чувств,   представляют собой также распространенный   в пиетистских кругах Германии и Швейцарии тип дневника-медитации : значительное место занимают в нем покаянные и в то же время преисполненные надежды обращения к Богу, подробный отчет о своих поступках, как похвальных (помощь бедным, посещение больных), так и достойных осуждения (участие в азартных играх, чрезмерная забота о нарядах, гневливость). Аналогичная модель определяет характер дневника 1816-1817 гг. П.К. Мейендорфа (1796-1863), также выходца из балтийских немцев, обучавшегося в Геттингене (впоследствии российского дипломата). Его французский дневник  (часть текста, посвященная поездке по Германии, написана по-немецки) сфокусирован  на жизни « сердца »,  на переживаниях, связанных с братом (А.К.Мейендорфом), оказавшегося во власти любовной печали, описаний совместных с ним рыданий, обращенных к самому себе упреков, « размышлений о своем нравственном состоянии »52.
Дневник-медитация развивается под влиянием сентиментальной литературы. Один из первых образцов принадлежит Е.П.Квашниной-Самариной. Он начинается со списка книг, « отправленных в деревню в 1799 году » (« envoyés à la Campagne l’année 1799  »), среди которых преобладают произведения « чувствительной » литературы (« Сентиментальное путешествие » Стерна, сочинения Флориана, романы г-жи де Жанлис « Рыцари лебедя » и « Адель и Теодор ») или включенные в ее контекст (как « Утехи моего заключения », «  Consolations de ma captivité » казненного в эпоху Французской революции поэта А.Руше). Основное содержание этого дневника составляют размышления о счастье, дружбе, любви, чувстве и разуме, чувствительные описания пейзажа, цитаты из произведений мэтров сентименталистской литературы, прежде всего Н.М.Карамзина и Ж.-Ж.Руссо. Несколько страниц посвящено поездке в Тверь, описанной в духе сентиментальных путешествий, игрового, причудливого восприятия мира.Дневники-медитации появлялись в России  прежде всего в литературной среде под влиянием пиетизма и масонства, и один  из первых (1802-1803 гг.) принадлежит Андрею Ивановичу Тургеневу (1781 - 1803)53. К тому же типу относятся ранние дневники его братьев Александра Ивановича и Николая Ивановича Тургеневых и близкого друга  В.А. Жуковского, который в своих « журналах » (1804 - 1806, 1810, 1813-1814 гг.) уделяет исключительное внимание своему внутреннему миру и в духе пиетистского познания самого себя превращает дневник в средство самоформирования и самодисциплины : « В этом журнале я буду стараться рассмотреть все, что имело в прошедшем какое-нибудь влияние на образование моего морального характера, и те средства, которыми можно его усовершенствовать и исправить »54.
«Журнал» Жуковского, как и Андрея Тургенева, отчасти включает также элементы «творческого» дневника, комментария по поводу собственной литературной деятельности — тип, в совершенстве представленный позднее дневником В.К. Кюхельбекера 1831 - 1845 гг.
Особую группу  мужских дневников составляют описания военных кампаний. Таковы известные дневники русских офицеров, принимавших участие в кампании 1812-1814 гг., — Ф.Н.Глинки, Д.В.Давыдова,  М.И.Каховского, Н.И.Лажечникова, а также сохранившиеся в архивах дневники « полковника Ратомского » (поход 1799 г.)55, Д.М.Волконского (кампания 1805-1806 гг.)56, В.А.Бибикова (кампания 1813-1814 гг.),  содержащие иногда планы сражений.Мужские дневники, в большинстве своем написанные по-русски, « сопротивляются » влиянию эпистолярного жанра, чувствительной литературы и  в большей степени тяготеют к  модели  хроники. К такому типу относится и дневник А.С. Пушкина 1833-1835 гг.,  в определенной мере рассмотренный как проекция его личности в статье А.В. Предтеченского 1962 г.57. Здесь отметим опору Пушкина на французские аристократические мемуары с их погруженностью в исторический поток, представлением реальности и самого автора сквозь призму анекдотов, портретов других лиц58 . Та же традиция присутствует и в « Записных книжках » П.А. Вяземского, отчасти использующих схему дневниковых записей.Летописная модель определяет опубликованные дневники путешествия в Сибирь (1790-1791) и из Сибири (1797)  такого « чувствительного » писателя, как А.Н. Радищев (автора в то же время сентиментальной повести « Дневник одной недели »).Распространенный тип  дневника — хроника повседневной жизни. Это может быть жизнь при дворе, в столице, которая описывается в опубликованных дневниках Е.Н. Карамзиной, А.О. Смирновой-Россет, Н.А. Муханова, М.А. Корфа, Д.Ф. Фикельмон и др., а также в неопубликованных текстах   Е.П. Тизенгаузен59, М.Ю. Толстой, М.И. Кочубей60,  Н.А. Бартеневой61, Э.К. Раден62, или в загородной усадьбе, в провинции ( дневники А.И. Колечицкой63, В.И. Ланской, А.Е. Карабановой64, а также известный дневник А.Н. Вульфа). К типу хроники относится и дневник И.И. Козлова при всем акценте на религиозном настроении автора, пораженного тяжкими недугами. Дневник-хроника фиксирует преимущественно внешние события : обеды, ужины, прогулки, балы, чтение, в случае хроники семейной жизни — рождение детей, но обычно включает и некоторые элементы саморефлексии, размышления о практике ведения дневника. Он может в значительной степени состоять из цитат, переписанных из прочитанных книг (дневники А. И. Колечицкой), представляя собой косвенную проекцию духовного мира автора. Своеобразным типом дневника, состоящего полностью из цитат, под которыми фигурируют даты, является один из альбомов императрицы Елизаветы Алексеевны65.Нередкий тип женского дневника — перечень балов с  именами партнеров по танцам и краткими ремарками оценочного характера. Таковы дневники Е.П. Тизенгаузен (в замужестве Захаржевской ; 1804-1890) 1820-1828 гг., Варвары Павловны Шереметевой (урожденной княжны Голицыной ; 1820-1857) 1841-1842 гг.66, Е.А. Фредерикс 1851 г.
Особый тип дневника — описание жизни малолетних детей : их поведения, успехов и провинностей, болезней. Графиня П.Н. Фредро (урожденная графиня Головина ; 1790 - 1869) начинает « Дневник моих дорогих детей » («  Journal de mes enfants chéris  ») вскоре после рождения ее старшего сына. Она приводит слова двух своих сыновей, рассказывает об их успехах в учебе, их поступках, вклеивает рисунки старшего сына. М.С. Бутурлина посвящает  дневник 1844 г. исключительно описанию болезней своей маленькой дочери. « Дневник детей » был, очевидно, распространенным типом в России того времени (как и во Франции67, не случайно Л.Н. Толстой в романе « Война и мир » описывает именно такого рода дневник, который ведет княжна Марья Болконская, став женой Николая Ростова и матерью семейства. « Дневник матери Густава » фигурирует и в знаменитом в то время французском романе В.-Ю. Крюденер « Валери » (1803). Этот дневник обращен к сыну и в деталях описывает  его детство и отрочество.

Элементы « дневника детей » присутствуют в дневниках Е.А.Шаховской 1832-1834 гг., в которых она сообщает о нравственном и физическом развитии своей дочери и сына, отмечает особенности их характеров, записывает некоторые их высказывания. «  Il est doux à une Mère de parler de ses enfans  » (« Матери приятно говорить о своих детях »), замечает она68.Из европейских дневников многие страницы посвящены сыну в записях матери А. де Ламартина Аликс де Ламартин, в целом следующей модели хроники повседневной жизни69.К середине века утверждается такая форма, как « романизированный » дневник, тяготеющий к литературному статусу и имеющий значительное количество исправлений. Внешние события  в таком дневнике пронизаны субъективным восприятием автора, значительное место уделяется описаниям своего душевного состояния, природы, рассуждениям общего характера.

Адресат

Наличие адресата, сближающее дневники с письмами, — характерная особенность прежде всего женских дневников конца XVIII - первой половины XIX в.70 В большинстве случаев эти тексты « открыты ». Иногда дневник ведется по совету кого-то из близкого окружения автора или с целью поделиться впоследствии впечатлениями от пережитого, от путешествия, быть может, принести пользу тому, кто когда-нибудь прочтет эти записи. Дневники зачастую читались в окружении авторов, и потенциальный читатель учитывается даже при отсутствии прямого адресата. Так, Софья Александровна Муравьва (1824-1851) пишет в римском дневнике 1842 г. :»  […] et puis ce journal ne sera lu que par les personnes que j’aime particulièrement et de tout mon cœur, et a ces personnes cheris [sic] je ne cache rien  »  (« […] и потом этот дневник будут читать только те, кого я особенно люблю, всем сердцем, а от тех, кто мне дорог, я ничего не скрываю »)71. Одна из путешествующих вместе с Софьей теток читает ее дневник : « Cléopatre […] m'a dit que j'ai bien ecrit mon journal et cette idée m'a encouragé » (« Клеопатра сказала, что я хорошо пишу, и это меня ободрило »)72.
Адресатами могут быть сестры, другие родственницы, подруги, возлюбленные, мужья. Н.М.Строганова посвящает свой путевой дневник сестрам. К сестрам обращены дневники М.Ю.Толстой и Е.М.Шаховской (1826 г.)73. Порой дневниковые записи имеют напрямую форму писем. Таковы первые два дневника Марии Бахметевой (около 1790 -  ?), в которых она обращается к своему жениху, а затем  мужу и упоминает о посылке ему своих записей (очевидно, существовавших в виде дневника и   писем) : « ... vous devez savoir que chaque soir je vous écrirai tout ce qui s’est passée pendant toute la journée ! » ; « Je me suis levée au milieu de la nuit pour vous écrire ces mémoires » (« ...вы должны знать, что каждый вечер я буду писать вам обо всем, что произошло за день ! » ; « Я встала посреди ночи, чтобы сделать для вас эти записи »)74.  М. Бахметева усваивает характерное для любовных писем эпохи и восходящее к « Новой Элоизе » чередование обращений на « вы » и на « ты » : « Vous me désirez du bonheur, mon cher Alexandre, puis-je le goûter tandis que tu n’es pas avec moi... » (« Вы желаете мне счастья, мой дорогой Александр, могу ли я быть счастливой, когда тебя нет со мной... »)75. Н.Ф. Боде (урожденная Колычева ; 1790-1860) надеется, что ее дневник когда-нибудь прочтет  муж, что это будет « вечное воспоминание », которое она оставит по себе76.
А. П. Керн (урожденная Полторацкая ; 1800-1879) отправляла частями по почте свой дневник родственнице, Ф. П. Полторацкой, « лучшему из друзей ». М.Ю.Толстая (урожденная княжна Оболенская ; около 1803 - после 1847) также, по-видимому, посылала свой дневник 1820-х годов сестре. Так, она замечает : « ... ta lettre en réponse à mon journal a fait une vive impression sur mon coeur » (« ... твое письмо в ответ на мой дневник живо отозвалось в моем сердце »)77.Дневник 1822-1824 гг. Е.А.Шаховской, в то время Мухановой, заменяет ей письма к возлюбленному, князю В.М.Шаховскому. Поскольку переписка между молодыми людьми, которые не были ни женаты, ни помолвлены, была в ту эпоху невозможна, каждая запись Е.А.Мухановой имеет форму письма. Она приветствует своего « Валентина », рассказывает ему о своих каждодневных занятиях, о своей печали и надеждах, а в конце прощается с ним. После свадьбы Валентин продолжает оставаться центром ее дневника, который утрачивает эпистолярную форму. Свой дневник Елизавета начинает после отъезда Валентина, по его просьбе, с целью впоследствии вместе перечитать написанное. Она не решается входить во все подробности, чтобы не увеличивать объем текста, так как опасается, что у Валентина не хватит ни времени, ни сил все прочитать (вполне оправданное опасение, судя по записи на обложке одной из тетрадей : « Il l'a tenu dans ses mains mais ne l'a pas lu » (« Он держал его [дневник] в руках, но не читал »). Валентин в это время также  вел дневник, и, став его женой, Елизавета перечитывает им написанное :

Le premier journal m’a fait de la peine, car il m’a fait revenir sur cette lettre de Lili, qui m’a causé tant de chagrin lorsque Valentin m’en a parlé la première fois, en lisant le journal, j’ai bien remarqué que Valentin, depuis qu’il l’a reçue, ne parloit plus de moi, qui sait s’il pensoit encore à moi […] Le second journal que Valentin a commencé à écrire au mois de Janvier de l’année 23, m’a fait plus de plaisir, il parle de l’amour si vif qu’il a pour moi, que ses expressions m’ont rendue plus heureuse encore que je ne l’étois (Первый дневник опечалил меня, напомнив о том письме Лили [имеется в виду сестра В.М.Шаховского, не одобрявшая, как и другие родственники, его намерение заключить слишком ранний, по их мнению, брак], которое причинило мне столько горя, когда Валентин впервые сказал о нем. Читая дневник, я заметила, что после получения этого письма он перестал упоминать обо мне, кто знает, продолжал ли он думать обо мне […] Второй дневник, который Валентин начал в январе 23 г., доставил мне больше удовольствия, он говорит о такой сильной любви ко мне, что, читая его, я почувствовала себя еще счастливей)78.

В.С. Сухотина (урожденная Домашнева ; около 1795 - после 1856) свой ранний дневник 1811 г. также обращает к возлюбленному, « Мишелю », будущему мужу М.Ф. Сухотину : все ее записи начинаются с приветствия (типа «  Bonjour, Michel  », « Добрый день, Мишель ») и имеют форму обращенной к нему речи79. Подобным образом построен и дневник М.Ю. Толстой : « Bonjour bonne amie, nous allons donc causer avec toi » ; « Bonsoir bonne amie, je reviens de souper » ; « Je recommence ce journal pour toi, excellente et bonne amie » (« Добрый день, милая подруга, итак, мы будем беседовать с тобой » ; Добрый вечер, милая подруга, я только что отужинала » ; « Вновь берусь за этот дневник ради тебя, мой прекрасный, добрый друг »)80. Свой более поздний путевой дневник 1828 г. В.С. Сухотина адресует детям, и он необходим ей лишь до тех пор, пока длится разлука. Возвратясь домой, она записывает : « Le soir je lus mon journal que voici. Maintenant il est fini, mon but est rempli ; j’ai revu mes chers enfants, nous sommes ensemble, quel besoin ai-je d’un journal, notre vie est si uniforme ici que tous les jours en se suivant se ressemblent parfaitement » (« Вечером я прочитала мой дневник. Ныне он закончен, моя цель достигнута ; я вновь увидела моих дорогих детей, мы вместе, зачем мне теперь дневник ? »)81. Порой адресат возникает в тексте неожиданно, посреди записей, казалось бы, ни к кому не обращенных, свидетельствуя об устойчивости традиции адресовать дневник  определенному лицу.  Е.В. Налетова (1787-1869) так завершает одну из записей в дневнике 1810 г. : « Спи хорошенько, я иду сегодня довольная спать. Ваш любимец князь Голицын был также у нас ; он интересуется всеми вами »82.В.-Ю. Крюденер   неоднократно упоминает о том, что ее записи могут быть полезны « Жюльетте », то есть  дочери, много места уделяет описанию ее поступков, характера, привычек. Е.И. Вадковская, женщина XVIII века, бывшая фрейлина императрицы Екатерины II,  находится под очевидным влиянием писем г-жи де Севинье с их культом дочери. Вадковская обращает к своей дочери подробные дневниковые записи 1820-х гг., при этом она постоянно, почти ежедневно общается с ней. Помимо отчета о повседневных делах, она сообщает дочери и о том, что той и так хорошо известно : « Je ne t’ai pas vue hier de toute la journée... », « Je t’ai vue quelques minutes… » (« Вчера я весь день тебя не видела... » ; « Я видела тебя несколько минут... »)83.
А. А. Оленина (1808-1888) собиралась после замужества « жечь Журнал », но затем решила сохранить его для будущих детей :  « ...пусть все мысли мои в нем сохранятся ; и ежели будут у меня дети, особливо дочери, отдам им его... »84. П.Н. Фредро надеется, что ее дневник поможет будущим женам ее сыновей лучше понимать их.
Адресатами ряда женских дневников становятся также их авторы в будущем : дневник должен со временем послужить  будущему « я » своего рода уроком, итогом нравственного развития. Дочь В.-Ю. Крюденер Жюльетта (в замужестве Беркгейм ; 1787-1865) вела дневник, едва выйдя из детского возраста, с пятнадцати лет. Тетрадь 1803 г. начинается с целой программы, в которой указан адресат текста — сам автор : « Сe sera un veritable bonheur pour moi d'y relire dans quelques annees ce que j'ai pense a 15 ans, de voir si je suis devenue plus raisonnable, si mon ame a gagne en quelque chose » (« Для меня будет подлинным счастьем перечитать через несколько лет то, что я думала в пятнадцать лет, увидеть, стала ли я благоразумнее, изменилась ли к лучшему моя душа »)85.

« Нравственная » цель дневника вносит в него элементы исповеди и интроспекции, как в случае с римским дневником С.А.Муравьевой, опечаленной тем, что совершила дурной поступок, о характере которого она, впрочем, умалчивает86.Девять лет спустя Е.А. Соймонова (1811-1879) перечитывает свой дневник 1825 г., когда ей было четырнадцать лет, « с особым чувством удовольствия и сожаления »87.  « Для себя », дабы впоследствии перечитать написанное, ведут свои дневники в конце 1830 — начале 1840-х годов S.H.88 и Н.В. Шаховская89.Великая княгиня Мария Павловна (в замужестве эрцгерцогиня Саксен-Веймар-Эйзенахская ; 1786-1859) в дневнике 1813 г. рассматривает фиксируемый ею повседневный опыт как средство самовоспитания90.

С рассуждений о нравственной пользе начинается дневник 1820 г. А.И. Колечицкой (урожденной Лыкошиной ; 1800-1871), учитывающей возможность такой пользы и для дочери. Цель ее записей : « перечитать и проверить мои мысли и дела, а когда меня не будет, эти листы — я знаю — будут дороги для моей Аннички »91.
Между тем  утилитарный вектор дневника оказывается в значительной степени предлогом, а процесс его ведения — самодостаточным. Погруженная в раздумья о своей жизни, Вадковская отдает себе отчет в том,  что « эпистолярная » схема ее дневника не всегда выдержана, что она в сущности пишет « только для себя » :

Tiens, c’est je crois la seconde fois qu’il m’arrive de t’écrire pas par tendresse, pas pour te faire plaisir, mais uniquement pour moi, et par désoeuvrement, je viens d’envoyer chercher des livres, et ne sachant que faire, j’ai pris la plume... (Вот, пожалуй, уже второй раз я замечаю, что пишу, не движимая чувством нежности к тебе, желанием доставить тебе удовольствие, но только для себя, из праздности ; я послала за книгами, и, не зная, чем заняться, взяла перо...)92.

Дневник таким образом как бы очерчивает особое, принадлежащее только автору пространство, пространство одиночества, в котором роль адресата предельно редуцирована : « Je suis seule, j’aime assez cela [...] si tu pouvais m’apercevoir assise dans mon fauteuil, toutes les portes ouvertes parce que j’ai chaud, dans le premier salon au-dessus du clavecin une lampe allumée, le second salon parfaitement obscur, sur ma table deux chandelles parfaitement inégales ; à quoi bon tout ce que je te dis là ? Cela n’a pas le sens commun... » (« Я одна, чем вполне довольна [...] если бы ты могла видеть, как я сижу в кресле,  все двери открыты, потому что мне жарко, в первой гостиной над клавесином горит лампа, во второй гостиной совершенно темно, на моей столе — две неровные свечи. К чему я тебе все это говорю ? В этом нет никакого здравого смысла... »)93.Е.А.Шаховская отказывается следить за своим почерком и стилем, настолько она захвачена потоком своих переживаний : « Je crois que si tu lis jamais ce journal, il t’en coutera de dechiffrer ces pages, je suis si entrainé… je ne puis m’occuper de mon  écriture. Mais si une fois tu auras le droit de lire ce que j’écris nous le déchiffrerons ensemble – je t’aiderois alors  »  (« Думаю, если ты когда-нибудь начнешь читать этот дневник, тебе будет стоить труда разобрать эти страницы, я так увлечена…  я не могу думать о почерке. Но если однажды ты получишь право читать то, что я пишу, мы разберем их вместе, я тебе помогу »)94.Свой дневник 1822 г. она завершает в форме « писем к воображаемой подруге » (« lettres à une amie idéale  »), в которых говорит о Валентине в третьем лице и дает полную волю своим сомнениям и противоречивым чувствам.А.П. Керн советует своей родственнице в том случае, если та не сможет разобрать ее « маранья », попросить « увеличительное стекло »95. « Этот дневник весь пропитан моей печалью »96 — пишет А.П. Керн, сознательно замыкаясь в этой печали и ориентируя весь свой текст  на глубоко меланхолическое мировосприятие, вовлекающее в свое поле всех окружающих, в том числе адресата, становящихся знаками безысходной грусти.
Некоторые мужские дневники « литературного происхождения » (по выражению А.Г. Тартаковского) учитывают эпистолярную модель (восходящую в России к « Письмам русского путешественника » Н.М. Карамзина, которые представляют собой по сути дневник) и близки в этом отношении к женским : таковы дневники 1805-1807 гг. С.П. Жихарева (как известно, литературно обработанные и опубликованные при жизни автора) и отчасти дневники В.А. Жуковского. В 1805-1806 гг. он порой обращается к Е.А. Протасовой, матери своей возлюбленной, Маши Протасовой,  а в 1814-1815 гг. — к ней самой. В кругу Жуковского дневники читались, подобно письмам97, становясь средством построения « истинного » образа своего « я ».   Эта программа выражена Жуковским : « Журнал нашей жизни ; вести Маше. Каждому свой журнал и замечания за другими, так чтобы каждый  знал мысли других о себе... »98.К друзьям обращены и созданные на основе дневниковых записей 1812 г. « Письма русского офицера » Ф.Н. Глинки. В.К. Кюхельбекер намеревался пересылать свои тетради (дневник 1845 г.) « новому, но верному другу »99.  

Язык

Российские женские дневники конца XVIII - первой половины XIX в.  ведутся преимущественно по-французски, мужские — чаще по-русски. При этом в дневниках, написанных по-французски,  встречаются отдельные слова, фразы или отдельные фрагменты, написанные по-русски, а также на немецком, итальянском,  английском языках, а в русском тексте дневников могут появиться слова и фразы по-французски.
Французский язык представляет собой в большинстве случаев фонетическое письмо100 (характерное вообще для многих французских рукописей той эпохи – и не только в России), ведущее, как правило, к экономии грамматических средств, что выражается в таких особенностях, как отсутствие согласования в роде и числе, написание окончаний будущего времени типа je m’établirez вместо je m’établirai, разнообразие графических способов передачи одного и того же звука (abime, abyme). Наблюдаются также явления гиперкоррекции (избыточное удвоение согласных : vollume, vollonté, enffant). В течение первой четверти XIX в. сохраняются колебания в правописании слов, сочетание норм XVIII в. (окончания -ois, -oit в imparfait, старое написание таких слов и грамматических форм, как connoitre, tems, foible, abyme, vûe, lûe, crûe) и более современных правил (окончания -ais, -ait в imparfait, формы vue, lue).Дневник Н.П.Голицыной – самый яркий пример фонетического письма :

C’est dans la convalescence de ma fille que j’eu l’occation de voir Petersbourg d’un deser terrible apaine dans toute une journée voyait-on passe un seul carosse, on ne peu rien compare a l’ennui que je soufrois alors…L’amuseman que j’avois pandan mon sejour à la campagne etoit de monte à cheval et dallé a la chasse du lievre je prenois cette exercice tous les jours…101Je ne puis me dispancé d’avoué franchement que j’ai santi une satisfaction que je ne puis d’écrire en arrivan dans cette ville…il seroit a desirer que toute les Dames francoise prisent leurs Reine pr model car on ne saurait la voir vue une fois sans sataché à elle102.

Если некоторые грамматические формы упрощены под ее пером (так, она постоянно пишет окончание глагольного инфинитива как é или e), то другие усложнены, как в случае с такой глагольной формой, как Subjonctif : « … que je ne voulussent pas attendre  la fin du soupé »103.Н.П.Голицына пишет van и vand вместо vent, une ans вместо un an или un coupdoeuille (un coup d’œil). Имеют место также оглушение или соноризация согласных : ocmenter (augmenter), pague (bague), nubssialle (nuptiale).Русские слова, фразы и пассажи возникают во французских дневниках при передаче русских топонимов и имен собственных. Если Е.П.Барятинская пишет русские слова латинскими буквами (na prava, na leva), то Н.П.Голицына владеет кирилицей, но ее написание русских слов также следует фонетическому письму : Кремель, пароги.

Русские слова, фразы и пассажи возникают во французских дневниках при передаче русских топонимов, имен собственных и специфических русских реалий : «  je fu promise le 15 de Janvier de lan 1766 au Prince Владимир Борисович Голицын qui étoit colonel dans le Regiment de Пермской пехотной, обручали нас перстнями во дворце »104 ; «  ils ont un enclos qu’on nomme плетень », «  le blé de Turquie qu’on nomme en russe кукаруза »105 ; “après notre départ de Кочеты”, “nous couchâmes à Ломны”, “le corps de Тихон”106. Особое место занимает русский религиозный дискурс : « L’église du Couvent est grande, d’une architecture gothique, ressemblant à notre paroisse de Moscou, Петра и Павла. Тут есть явленный образ Володимерской божией матери, к которому мы прикладывались. Il y a peu de moines dans ce couvent... »107.Дневник А.И. Колечицкой 1841-1843 гг. написан преимущественно по-русски в тех случаях, когда она размышляет о своей жизни, рассказывает о поездках на богомолье в Нилову пустынь или Киевскую Лавру. По-французски она отдает отчет о прочитанных книгах, делает пространные выписки из них или пишет о своих чувствах, когда они имеют готовую литературную форму изображения (созданную чувствительной и романтической литературой108) : « Je suis pour quelques jours à Chelkanovo, mon ancien séjour tant aimé, et cependant je m’y sens bien triste. Tout dans cette maison, dans ce jardin, tout est souvenir pour moi, douces et tristes ressouvenances d’un passé qui ne peut plus se renouveler ! » (« Я приехала на несколько дней в Щелканово, мое прежнее, столь любимое обиталище, и тем не менее мне здесь очень грустно. Все памятно для меня в этом доме, в этом саду, все хранит милые и печальные воспоминания о невозвратном прошлом ! »)109. Переход на русский язык во французском тексте зачастую происходит в моменты эмоционального напряжения : « J’ai regardé Mr. B. que je sentais qu’il me fixait. Ух ! Les yeux étaient si noirs, si noirs, si noirs (не знаю, как объяснить) si черные, теплые, que la salle entière s’est mise à tourner avec toutes les girandolles  » (« Я взглянула на г-на Б., чувствуя, что он на меня пристально смотрит. Ух ! Глаза были такие черные, такие черные, такие черные (не знаю, как объяснить), такие черные, теплые, что вся зала закружилась со всеми своими канделябрами »)110.Двуязычными, то есть написанными примерно в равной степени  по-французски и по-русски, могут быть названы дневники Е.А.Шаховской, А.П. Керн, А.Н. Олениной, А.И. Колечицкой.Е.А.Шаховская знает произведения Жуковского, Пушкина, А.Бестужева, выступавшего в журналах эпохи в защиту русского языка. С ним Елизавета беседует в марте 1823 г. : «  Бестужев qui est parti aujourd’hui, a dîné chez nous, il est rempli d’esprit  ; nous avons beaucoup causé sur la littérature russe, qu’il connaît à fond  ; il est si rare de trouver un jeune homme qui s’occupe réellement de sa langue paternelle  » (« Бестужев, который сегодня уехал, ужинал вчера у нас. Он очень умен. Мы много говорили о русской литературе, которую он прекрасно знает. Не часто встретишь молодого человека, предметом заботы которого действительно является родной язык »)111.Елизавета старается овладеть не только русским, но и старославянским языком :

[…] я всегда начинаю свой день читая некоторое время книгу, которая может способствовать мне к познанию самого себя ; возвратясь из той деревни, я назначила читать каждый день пять глав из Евангелии ; для того что во время нашей бытности здесь я непременно хочу прочесть весь новый Завет один раз по русски, а другой по славянски ; я люблю свой отечественый  язык и желаю утвердиться в нем ; и мне приятно читать Евангелие на своем языке112.

Переход на русский язык дает возможность как бы иного фокуса. Елизавета оставляет легкие и текучие формулы французского языка ради более « непосредственного », « прямого » способа выражения. Она часто переходит на русский в моменты особого эмоционального напряжения :

Mais je me laisse guider par mon imagination (Но меня увлекает воображение). И я все придумала для будущего счастия, а ничего для того, что мне делать и как поступать, когда ты возворотишься. Ты не поверишь, как трудно быть или лутче сказать казаться чужой для такого человека, котораго любишь более всех.  Reviens mon ami, et pense à ce que nous devons faire… (Возвращайся, друг мой, и подумай о том, что мы должны делать)113.

Е.А.Шаховская пишет в своем дневнике целые страницы по-русски, стараясь передать самое трудное : чувства и мысли, требующие абстрактных понятий. Порой под ее пером появляются галлицизмы (« С тех пор как мы знаем друг друга, мы не переставали любить, иногда теряли один другого из виду, или лучше сказать были отвлекаемы, теми людьми, которым приятно разлучать… »114), но в целом ее русский язык, близкий простонародному, преодолевает трудности и придает ее любовному дискурсу твердость и гордость :

Нет, я до тех пор не отвергну надежду, как ты мне сам скажешь, что ты меня более не любишь, что « я тебе чужая », но, друг мой, я надеюсь, что ты не переменился115.

Немецкие слова и фразы могут появиться во французском тексте прежде всего в том случае, когда авторы — немецкого происхождения, как, например, П.К. Мейендорф, Е.П. Тизенгаузен или Жюльетта Крюденер. В дневнике Е.П.  Тизенгаузен 1824 г. при описании балов встречаются фразы типа «  ganz götlich amusiert  », «  recht gut amüsiert  »  (« неплохо веселилась » ; « очень хорошо веселилась »)116. Ж. Крюденер, в ранних дневниках которой изредка встречаются немецкие слова, со временем, после окончательного утверждения вслед за матерью, баронессой Крюденер, на мистических путях, полностью  переходит в дневниках на немецкий как более соответствующий ее религиозным исканиям117.Английский может использоваться как « секретный » язык, позволяющий избежать контроля со стороны тех, кто его не знает. Так, П.М.Голынская переходит на английский в своем французском путевом дневнике, когда ей надо выразить недовольство теткой, « руководящей » более молодыми путешественницами :

…there are things in this world which I cannot understand – among which is this : how could they all leave us go abroad with my Aunt only ? I hope they all new her enough for seing what she is – and could be then – how was it possible to send us alone with such a chief ? (… есть вещи в этом мире, которых я не понимаю, между прочим следующее : как они [имеются в виду оставшиеся в России родственники] могли отправить нас за границу с одной моей теткой ? Надеюсь, они ее достаточно хорошо знали, чтобы представлять, что она такое и чего от нее можно ожидать – как же стало возможно отправить нас одних под таким руководством ?)118

В ранних дневниках Е.А. Фредерикс сочетание русского, французского и английского языков служит выработке специфического кода, подчеркивающего индивидуальность автора, который умеет добиваться « остранения » самых обыденных предметов, например, описывать реалии крестьянской жизни на смеси разных языков : « La présence d’esprit s’éclipsait derrière le nuage du грустное сознание своего бессилия и одиночества. Sur ce chemin du moulin une paysanne revenait du moulin with stickand horse. I went straight to meet her  » (“Присутствие духа затуманивалось грустным сознанием своего бессилия и одиночества.  По дороге к мельнице крестьянка возвращалась с мельницы с палкой в руке и ведя лошадь. Я направилась прямо ей навстречу »)119.

Метадискурс

C самого начала дневники включают элементы метадискурса,  авторской рефлексии о самом дневнике, его целях и задачах, о процессе его ведения. Н.М. Строганова называет свой дневник « Предмет критики для тех, кто ее любит ». Рассуждения метадискурсивного характера обычно составляют начало дневника, его своеобразное motto. « Il y a déjà dix ans que je pense être trop vieille pour continuer mon journal, mais actuellement je pense que l’on n’est pas trop vieux pour se permettre une distraction si peu signifiante » (« Вот уже десять лет, как мне кажется, что я уже слишком стара, чтобы начать дневник, но теперь я думаю, что никогда не поздно позволить себе столь малозначительное развлечение »), — начинает графиня А.И. Толстая (урожденная княжна Барятинская ; 1774-1825) свой дневник 1813 г.120. Для баронессы Н.Ф. Боде  дневник служит средством  утешения, причем она ведет его втайне от мужа, так как основная причина ее уныния — его частое отсутствие : « Le besoin de confier ma peine me fait prendre la plume malgré le voeu que j’avais fait de ne plus continuer mon journal, ou plutôt mes pensées et refléxions  — quel confident plus discret pourrais-je choisir que ce papier ? » (« Потребность излить  печаль заставляет меня взяться за перо, несмотря на данное себе самой обещание не продолжать больше мой дневник, вернее, собрание моих чувств и мыслей — какого еще более надежного наперсника, чем эти листы, смогу я найти ? »121.
Е.И. Вадковская решает отмечать в дневнике (начатом в 1821 г.) то, что она увидит, прочитает, о чем услышит (« écrire jour par jour mes faits et gestes, ce qui m’aura le plus frappé, ce que j’aurais vu, lu, entendu d’un peu saillant »122). Однообразие ее не смущает, главное, по-видимому, для нее — сам процесс ведения дневника : « Ce ne sera point un Journal, il serait trop insipide je ne sais pas ce que cela sera... » (« Это будет не Дневник, он был бы слишком скучным, не знаю, что это будет... »)123.« Je veux me rappeler des moments doux et agréables de mon existence, — начинает В.-Ю. Крюденер свой дневник пребывания  летом 1799 г. в Теплице, — je veux les écrire, me former ainsi une chaîne de souvenirs. En relisant cette petite relation j’espère que mon coeur reconnaissant bénira l’Auteur de tout bien » (« Я хочу вспомнить милые и сладостные моменты моего существования, я хочу описать их и таким образом составить цепь воспоминаний. Надеюсь, что когда я стану перечитывать этот маленький отчет, мое благодарное сердце благославит Подателя всех благ »)124. Автор решает фиксировать наиболее значительные моменты, характеризующие, как видно из текста, прежде всего собственную реакцию на внешние обстоятельства, выработку духовно-нравственной позиции. Проблема правдивости дневника решается посредством сочетания исповедальной искренности и принятой в аристократическом обществе сдержанности, поскольку учитывается возможность потенциальных читателей : « Comme je ne puis suivre dans toutes les gradations de ma conduite ce journal, je me bornerai à marquer ce qui m’a le plus frappé, ce qui peut être utile à moi-même et aux autres si j’en extrais quelque chose. Je serai toujours vrai autant que cela me sera possible car la Vérité est une véritable passion pour moi. La moindre absence d’elle m’afflige sensiblement » (« Я не могу следить в этом дневнике за всеми оттенками моего поведения и потому ограничусь тем, что меня наиболее поразило, тем, что может быть полезно мне или другим, если я что-нибудь из него опубликую. Я всегда буду правдивой, насколько  это будет для меня возможно, ибо Правда — моя истинная страсть »)125. Сходное рассуждение о правде фигурирует и в начале дневника 1805 г. В.А. Жуковского,  рассматривающего безудержную откровенность, по всей видимости, руссоистского типа как « эгоизм, сокрытый под маскою правдолюбия » : « Даже говоря правду, надобно быть несколько скрытным, то есть, надобно правде, самой неприятной, давать такой образ, который бы не мог отвратить от нее того человека, которому ее предлагаешь”126. Метадискурсивные пассажи относятся также у Жуковского к процессу ведения « журнала ». Он отмечает его « остановки » по тем или иным причинам, в том числе собственное нежелание делать записи, а также  « терапевтическое » действие дневника : « Странно то, что я, начавши писать, сделался веселее и мое худое расположение кончилось ».В ряде случаях  рассуждения о смысле дневника сводятся к тому, что автор хочет дать отчет о своей жизни близкому человеку, то есть использует дневник как замену беседы : « ... quand j’écris ce journal, je crois te parler... » (« ... когда я веду этот дневник, то мне кажется, что я говорю с тобой »)127. При этом дневник зачастую представляется его автору неинтересным, малозначительным (с этого рассуждения начинаются обращенные к сестре записи 1826 г. Е.М. Шаховской ; 1797-1877). Порой происходит своеобразная « борьба » с дневником, как об этом пишет М.Ю.Толстая : « Chère amie, je suis devenue un peu paresseuse, diras-tu ? — non, ma bonne amie, mais c’est que je suis abattue, et je n’ai pas le courage de m’occuper de mon journal, qui serait par conséquent rempli de cet ennui que j’éprouve... » (« Милый друг, ты скажешь, что я немного разленилась ? Нет, моя добрая подруга, просто я устала, и у меня нет духа браться за этот дневник, ведь он неизбежно будет исполнен той тоски, что я чувствую... »)128.Е.А.Шаховская после двенадцати лет ведения дневника размышляет о том, не пора ли прекратить это занятие. Она даже готова сжечь свои тетради, но в конечном итоге для нее оказывается невозможым расстаться с дорогими воспоминаниями :

Je ne voulois plus écrire mon Journal – je voulois bruler les autres cahiers, que j’ai écrits depuis l’année 22. – mais m y portant la main je suis tombée sur le Jour de mes fiançailles – sur le 13 Novembre – Oh  ! quelles expressions d’amour il contenoit – c’étoit un sacrilege de faire un auto-dafée de ce qui me rappelloit un si pur, un si constant amour. – Je me suis dit non, j’écrirai encore. – et me voilà la plume en main – pour noter et mon bonheur et mes faiblesses (Я не хотела более вести Дневник – я хотела сжечь тетради, в которых я писала с 22 года. Но, взяв их в руки, я случайно открыла запись от 13 ноября – день моей помолвки. О ! сколько  в ней выразилось любви – это было бы святотатством : предать аутодафе столь чистую, столь постоянную любовь. Я сказала себе « нет », я буду писать дальше. И вот я с пером в руке – чтобы сказать и моем счастье, и о моих слабостях129.

« Борьба » с дневником, присутствующая уже в первом по времени создания дневнике молодой девушки, француженки Люсиль Дюплесси (« Est-je nécessaire que je dise tout ? Mon dieu, que cela m’ennuie... » ; « Обязательно ли я должна говорить все ? Боже, как это скучно... »130), характерна и для дневников молодых русских  девушек.
Они не раз упоминают о том, что заставляют себя вести дневник, что долго ничего не писали, так как ничего интересного не было или потому, что были отвлечены изобилием впечатлений. « A force d’être si heureuse ici, je deviens paresseuse, mon journal m’ennuie et je n’ai jamais envie d’écrire et je suis aussi laconique que possible... » ; « De jour en jour mon journal m’ennuie davantage, je ne puis souffrir de l’écrire, voilà pourquoi il est si mal écrit et le style en est si mauvais, puisque je suis paresseuse, je ne pense qu’à m’en défaire et non à bien écrire » (« Я счастлива здесь, и потому ленюсь, мой дневник мне скучен, у меня никогда нет желания что-то записывать, и я стараюсь быть краткой, насколько возможно… » ; « Со дня на день мой дневник все более мне наскучивает, терпеть не могу вести его, вот почему он так плохо написан, и стиль никуда не годится. Я ленива, думаю только о том, как отделаться от него, а не о том, чтобы хорошо писать »)131.Записи иногда прерываются на несколько месяцев,  несмотря на намерения делать их регулярно. « Диалог » с дневником придает ему внутреннюю динамику,  выводит на сцену рефлектирующий дискурс,  строится на оппозиции жизнь/текст. Отказ от текста выражается через текст, более насыщенный смыслом, чем подробные описания : « Je n’écrirai rien ce soir, je suis trop triste [...] je laisserai jusqu’à demain mon journal » (« Я не стану ничего писать сегодня вечером, мне слишком грустно [...] оставляю мой дневник до завтра »)132.Иногда автор сознает общественный, исторический интерес своего дневника, как в случае со второй частью дневника княгини Е.А. Шаховской. Восстание декабристов, в котором был замешан ее брат П.А. Муханов, не только полностью переориентирует ее дневник с фигуры мужа на фигуру брата, но придает  тексту историческое измерение : « ... мне было бы приятно сохранить память обо всем, я хотела бы, чтобы у меня был мой дневник ; я перечитывала бы его, и он воскрешал бы предо мной это время, представляющее такой глубокий интерес для России, с одной стороны, а с другой — связанное со скорбными чувствами »133.
Для А.П. Керн дневник — « журнал отдохновения » : « Я хочу и дальше писать свой дневник — до тех пор, пока не буду подле вас и он уже не будет нужен », — сообщает она своему адресату134.Варвара Петровна Шереметева ведет свой  дневник 1825-1826 гг., чтобы « занять » родных, и отмечает, что он и ей доставляет радость : « Не могу выразить, как мне весело вам писать каждый вечер, но это не знаменитый журнал, вы его получите, только когда мы будем на месте... » ; « ... как только приезжаю на станцию, где мы должны ночевать, я спрашиваю чернила, и пишу до ужина... »135.Иногда размышления о собственном дневнике могут возникнуть в конце текста. Княгиня Н.П. Голицына (урожденная графиня Чернышева ; 1741-1837), вернувшись из Франции в 1790 г. и сообщив о том, что ее дочери были представлены ко двору, пишет : «  J’abandonne ici mon journal et ne le reprendrai que pour notter les choses les plus remarquables ou les plus consequentes qui se passeront dans la cour de ma vie  » (« На этом я оставляю свой дневник и вновь начну вести его лишь для того, чтобы записывать самые замечательные и значительные события моей жизни »)136.
Е.П. Тизенгаузен завершает свой дневник двухмесячного пребывания в Петербурге в 1823 г. следующим рассуждением : « A présent je quitte ma plume ; elle a rempli mon désir en rendant toutes les impressions différentes que j’ai éprouvées dans le cours de ces deux mois, et maintenant elle peut se reposer. Je ne reprendrai plus ce Journal pour le continuer mais bien pour le lire » (« Ныне я оставляю перо ; оно исполнило мое желание, описав различные впечатления этих двух последних месяцев, и теперь может отдохнуть. Отныне я возьму этот Дневник не для того, чтобы продолжить, а для того, чтобы перечитать его »)137.

Представление своего « я »

В российских дневниках конца XVIII - первой половины XIX в. присутствует традиция уклонения от особого внимания к собственной личности, укорененная в каноническом религиозном сознании138. Принцип, согласно которому, по выражению Паскаля, « я — ненавистно » («  le moi est haïssable  »), был положен в основу французской аристократической мемуарной литературы XVII-XVIII в. и в определенной степени соответствовал императивам русского традиционного сознания,  тенденции к тому умалению своего « гадкого я », о котором под очевидным влиянием Паскаля писала А.И. Колечицкая139.Между тем формула Паскаля свидетельствует о пристальном исследовании « ненавистного я », характерном для католической духовной практики с ее ежедневным  « разбором совести » (как перевел французское выражение « examen de conscience »  русский католик И.С. Гагарин140. Русской духовной традиции  такой самоанализ не был свойствен, и его элементы в рассматриваемых дневниковых текстах редуцированы. В то же время  различные средства представления своего « я » в них используются.
В путевых дневниках фиксируются прежде всего внешние события и впечатления, описываются дорога, пребывание в различных населенных пунктах, их достопримечательности. Личность автора зачастую скрыта за безличной регистрацией увиденного и то же время намечается как бы пунктиром благодаря отбору того, что представляется достойным внимания, ритму записей, их особой логике, наконец, общей интонации. Женщины-авторы дневников уверенно включаются в хор европейских путешественников, опираясь в качестве модели на литературные  путевые дненики, особенно часто публиковавшиеся в Европе начиная со второй половины XVIII в.
Путевые дневники обычно начинаются с момента отъезда автора : « Мы выехали из Санкт-Петербурга в четверг 11 июня 1780 г., прибыли в Нарву 13 »141 ; « Nous sommes partis de St. Petersbourg le 1 novembre 1789. Nous avons mis 7 jours pour arriver à Riga, les chemins sont fort mauvais » (« Мы выехали из Санкт-Петербурга 1 ноября 1789 г. и  добирались до Риги семь дней, так как дороги очень плохи »142 ; « Je pars avec l’aide de Dieu ! Puisse-t-il me protéger ! Adieu, mes amis !.. » (« Я отправляюсь в путь с помощью Божией ! Да сохранит он меня ! Прощайте, друзья ! »)143. Женщины-авторы путешествуют в обществе родных (мужей, детей), подруг, компаньонок, чем объясняется их речь от первого лица множественного числа. Однако при пересечении границы Пруссии графиня А.И. Толстая сообщает, словно она путешествует одна : « Я въехала в Мемель, первый город королевства Пруссии »144. Переход к речи от лица « я » связан с важностью описываемого события именно для автора дневника, так как А.И. Толстая  была немкой по матери (урожденной Гольштейн-Бек) и перемена местоимения в ее записях очерчивает особое личное пространство. В дальнейшем в ее тексте вновь появляется местоимение « мы », прежде всего при описании картин революционной Франции (они с мужем проезжали через Страсбург), заставляющих проявить идеологическую сплоченность. Таково зрелище вызывающих сочувствие эмигрантов из Франции, пугающая форма национальных гвардейцев, стычки между враждующими партиями.
Н.М. Строганова, путешествующая в « компании, состоящей  из 9 лиц », сохраняет собственное эмоциональное пространство и по большей части ведет речь от лица « я », говорит об охватившей ее грусти, в том числе связанной с воспоминаниями об исторических событиях : « Мы обедали в городе Кестрине. [...] при переезде мое сердце обливалось кровью при воспоминании, что в 1752 году, в битве при Цорендорфе мой дядя, Захарий Чернышев имел несчастье быть взятым в плен »145. О более личных причинах грусти автор предпочитает не распространяться, хотя и отмечает, что доверила их подруге. В отличие от А.И Толстой Н.М. Строганова не ставит своей целью подробное описание художественных ценностей, непринужденно сообщает о покупке в Ахене шляпы, об игре в бириби и фараон, о сломанном колесе кареты и в то же время уделяет некоторое внимание характеристике собственной личности, упоминает о своем застенчивом характере, склонности к беспричинной печали. А.И. Толстая предпочитает, в особенности во время пребывания в Италии, язык подробного путеводителя, что было не редкостью в ту эпоху (таков, например, « Дневник путешествия в 1786 г. по Италии » барона А.И. Крюденера, мужа В.-Ю. Крюденер, русского дипломата146), лишь изредка допуская в свои описания суждения, свидетельствующие о том, что автор — россиянка. Так, в Утрехте одна из улиц напоминает ей Мойку, а один из садов — Петергоф. Служба в греческой церкви в Амстердаме  — « такая же, как у нас », а баптистерий в Пизе « служил прежде, когда крестили, как в России, погружая все тело »147.
Более выраженный субъективный элемент свойствен путевому дневнику Е.И. Вадковской 1787 г. Как уже упоминалось, он был переписан ею в старости (в 1820-е годы) для дочери  и, возможно, частично отредактирован. Вадковская сообщает, что вела свой дневник по указанию отца, когда в качестве  фрейлины сопровождала Екатерину II во время  путешествия императрицы в Крым. Она часто делала записи в карете, потому почерк ее не всегда разборчив. По этой причине она и решила переписать дневник. Он также начинается со дня отъезда из Петербурга и ведется от лица « я » (хотя одновременно с автором путешествует и ее отец) : « Le 4 de janvier de l’année 1787 j’ai quitté Pétersbourg à 3 heures après midi » (« 4 января 1787 г., в три часа по полудни я покинула Петербург »)148 .Е.И. Вадковская зачастую возвращается к описанию своего душевного состояния, своих усилий казаться веселой : « Le sourire que j’avais préparé était constamment sur mes lèvres mais je ne pouvais retenir mes larmes » (« На устах у меня постоянно играла приготовленная заранее улыбка, но я не могла сдержать слез »)149. В то же время автор при описании своих переживаний использует (подобно Н.М. Строгановой) прием умолчания, уклоняясь от превращения своего дневника в ламентацию, что противоречило аристократической модели мемуарного жанра, и предпочитает говорить о своих действиях : « J’ai pris une plume pour écrire ce que je pensais. Mes idées se suivent avec tant de rapidité et sont si noires, que je trouve que c’est bien assez de les avoir sans vouloir les coucher sur le papier, pour en perpétuer le souvenir. Je me contenterai donc d’écrire ce que j’ai fait » (« Я взяла перо, чтобы записать свои мысли. Но они проносятся у меня в голове с такой скоростью и все столь мрачны, что мне кажется, не стоит их еще и переносить на бумагу, дабы увековечить воспоминание о них. Потому я буду довольствоваться описанием того, что я делала »)150.Вадковская описывает детали путешествия, размещение свиты императрицы в каретах, развлечения путников, сохраняя достаточно независимый взгляд. Этот взгляд проявляется, в частности, в не совсем обычном для молодой девушки ироническом восприятии счастливой супружеской любви, олицетворением каковой выступают некоторые ее попутчики :

Le G.[rand] E.[cuyer] Narichkin et le C.[omte] Schouv.[alov] qui sont mariés depuis des siècles, parlaient de leurs femmes en vrais tourteraux. Le C.[omte] Schou.[valov] surtout disait qu’à Pétersbourg il travaillat toujours dans la chambre de sa femme pour être continuellement auprès de l’objet de son amour, pour respirer le même air qu’elle. En un mot pendant une heure entière le caprice d’aimer sa femme a dominé surtout ceux dont le petit être est rempli (Обер-шталмейстер Нарышкин и Граф Шувалов, женатые уже сто лет, ворковали о своих женах, точно голубки. Граф Шувалов особливо сказывал, что в Петербурге всегда работает в спальне жены, дабы все время быть подле предмета своей любви и дышать тем же воздухом, что и она. Словом, целый час причуда любить свою жену переполняла существо тех, кто сему капризу подвержен)151.

При всей внешней направленности ранних дневниковых текстов в них как бы мимоходом возникают тем не менее личностные акценты, отдельные штрихи к портрету автора,  не претендующие на то, чтобы составить целостную картину. Это та мера самоизображения, которая представлялась уместной и в то же время достаточной.
« Самовыражение » происходит в  путевых дневниках прежде всего в процессе восприятия « чужого ». Одни и те же явления вызывают различные чувства. Н.М. Строганова, Н.П. Голицына, Е.П.Дивова152, Н.И. Куракина (урожденная Головина ; 1766-1832) радуются парижской жизни, легко вписываясь  в духе века Просвещения в европейскую общность и ощущая себя частью единого аристократического мира. Не принадлежащий к дворянскому сословию балетмейстер И.И. Вальберх (1766-1819) « желал бы быть в аду лучше, нежели в Париже ». « Что за грусть, что за скука, — пишет он в дневнике 1802 г. —  [...] всякий день [...] полон и занят ; собери их  вместе, удивишься, найдя их все пустыми и праздными »153. Эти слова представляют автора как человека, знающего цену труду и не привыкшего к праздности.
В более поздних дневниках усиливается пафос неприятия  парижской жизни, подчеркивается несовместимость французской « поверхностности » и русской « глубины » — в согласии с общей тенденцией переоценки европейских ценностей в царствование Николая I, усиления патриотических настроений. А.С. Шереметева (1810-1849) во время пребывания в Париже в 1843 г. радуется встрече с соотечественниками, тому, что побывала на русской церковной службе, а сама столица Франции побуждает ее к психологическим « откровениям », тогда как прежде в ее дневнике большей частью описывались различные достопримечательности. Она подчеркивает тот факт, что повсюду слышит одни вежливые « фразы », что не находит пищи для души : « J’étouffe ici, j’ai froid. Ces magasins m’ennuient, il n’y a que cela [...] le vide dans la tête, la froideur, l’indifférence au coeur... Et alors !... mais c’est à en pleurer de chagrin !.. » (« Я задыхаюсь здесь, мне холодно. Эти магазины мне наскучили, а другого ничего нет [...] Пустота в голове, холодность, безразличие в сердце... Заплакать можно от тоски !.. »)154.Стереотипные описания прославленных мест оживляются благодаря возникающим субъективным акцентам. Все авторы, побывавшие в Болонье, непременно описывают знаменитые наклонные башни. Н.В.Шаховская (1825-1847), дочь упомянутой Е.А.Шаховской и племянница декабриста П.А.Муханова, в дневнике 1841-1842 гг. говорит о них вскользь уже после пребывания в Болонье, вспомнив, что забыла сказать об этой достопримечательности. Поклонница Наполеона, склонная, не в последнюю очередь в силу семейных традиций, к независимым мнениям, шестнадцатилетняя Н.В. Шаховская  отмечает все места, связанные с  памятью французского императора и его родственников, называет его « гением », восхищается « существом, столь прекрасным и столь необыкновенным »155. На страницах дневника юной бонапартистки вырисовывается вполне сформировавшийся характер, чувствительный, ранимый (Наталья недавно потеряла мать) и в то же время твердый.
Путешественники, побывавшие в Венеции, сходным образом описывают собор и площадь Св. Марка, ее аркады  и галереи, мост Риальто, церкви и украшающие их картины великих мастеров. При этом предпочитающая столичные мостовые Н.И. Куракина  заключает, что длительное пребывание в окруженной со всех сторон водой Венеции может наскучить. Великая княгиня Елена Павловна (урожденная Фредерика-Шарлотта-Мария, принцесса Виртембергская ; 1806-1873), преисполненная сознания величия своей новой родины, России,  подчеркивает (в дневнике 1838 г.) чувство грусти, которое охватывает при виде  утратившего былое могущество города с его заброшенными дворцами и вечной тишиной. Собор Св. Марка « построен в том же греко-византийском стиле, что и наши русские церкви », — отмечает автор156, украшающие его изображения — также греческие.Молодые девушки 1830-х гг., явно подверженные влиянию романтической литературы, восхищены Венецией, в особенности  та, что окончила пансион в Одессе и вскоре после этого ведет дневник —  в 1836 -1837 гг. Она читает « Прогулки по Риму » Стендаля, а Ламартин заставляет ее проливать слезы. 1/13 марта она записывает известие о гибели А.С. Пушкина  : « Notre plus grand poète Пушкин est mort, il a été tué en duel, il s’est battu avec le beau-frère de sa femme par jalousie pour elle » (« Наш величайший поэт Пушкин  умер, он был убит на дуэли, так как дрался с шурином своей жены из ревности »)157. Если литературные описания Константинополя не отвечают, по  мнению автора дневника, действительности (« Je croyais voir des fontaines à chaque pas et il n’y en a pas [...] Ah ! comme les écrivains savent rendre tout beau et sublime... » ; « Я надеялась видеть на каждом шагу фонтаны, а их нет [...] Ах ! как писатели умеют придавать всему красоту и возвышенность… »158),  то Венеция превосходит все ожидания : « Venise est la reine des villes, — пишет молодая девушка, явно вспоминая стихотворение А. Шенье « Près des bords où Venise est reine de la mer... », переведенное Пушкиным (« Близ мест, где царствует Венеция златая... »), — la plus belle de l’univers, la plus délicieuse que j’ai jamais vue et que je verrai [...] Venise m’a tourné la tête, j’en raffole. Les gondoles, les gondolesah ! que je les aime, elles ont quelque chose de lugubre et de particulier » (« Венеция — царица городов, красивейшая во вселенной, самая очаровательная из всего, что я видела или увижу [...] Венеция вскружила мне голову, я от нее без ума. Гондолы, гондолы, ах ! как они мне нравятся, в них есть что-то мрачное, особенное »)159.  Основная черта создаваемого в этом  дневнике образа — преданность чувствительной дружбе, которая не только была в ту эпоху литературным клише, но и культивировалась в женских учебных заведениях. Повсюду автор ждет писем от подруг и радуется редким встречам с теми, кто также находится за границей. Подобный лейтмотив характерен и для путевых дневников других молодых девушек. Н. В. Шаховская  начинает дневник  с жалоб на разлуку с “дорогой Матильдой”, а семнадцатилетняя S.H. во время путешествия по Германии в 1840 г. поглощена мыслью о том, как бы успеть повидать в одном из немецких городов своих кузин и лучших подруг (дочерей Е.Ф. Канкрина). Она настаивает на субъективности своих впечатлений (повсюду ей в основном скучно), на своей неизбывной печали, имеющей в данном случае конкретную причину : недавнюю смерть матери.  Окрашенность по той же причине  внешних впечатлений  в грустные тона  свойственна и путевому дневнику 1828 г. В.С. Сухотиной.
Ориентация на чувствительную литературу эпохи, на роман руссоистского типа, значительна в дневниках, сосредоточенных вокруг  эмоционального центра. « Dieu, quel funeste présent du Ciel qu’une âme sensible ! » (« Боже, какой пагубный дар небес — чувствительная душа ! ») — таков эпиграф из « Новой Элоизы », который М. Бахметева предпосылает своему дневнику (1805-1808). Она начинает его во время разлуки с женихом, принимавшим участие в кампании 1805 г., и ее записи имеют форму писем, обращенных к « Александру ». Она сетует на разлуку, на отсутствие от него известий или, наоборот, радуется полученным письмам, и весь смысл ее жизни заключается в любви, которая наполняет каждое мгновение существования. При этом она сообщает о своих занятиях, уроках итальянского  языка, музыки, рисунка, о чтении книг, создавая образ достаточно самостоятельной личности, образцом которой служат женщины-писательницы : « Après le déjeuner j’ai commencé à lire Mme Genlis. Mon admiration pour cette femme savante s’augmente de jour en jour. Quel style enchanteur  ! Quelles pensées profondes  ! Quels sentiments  ! Elle fait beaucoup d’honneur à notre sexe. J’envie ses talents. J’aurois voulu être son écolière » (« После завтрака я начала читать г-жу де Жанлис. Мое восхищение этой ученой женщиной растет с каждым днем. Какой чарующий стиль ! Какие глубокие мысли ! Какие чувства ! Она делает большую честь нашему полу. Я завидую ее талантам. Я хотела бы быть ее ученицей »)160.  Автор дневника хочет быть непохожей на большинство женщин с их « ограниченностью и тщеславием »161.Дневник 1807 г., который она ведет после замужества, поначалу выдержан в том же регистре жалоб на разлуку, что и ее первый дневник. Но спустя примерно год характер записей резко меняется. Любимый человек по-прежнему остается их центром, но теперь он превращается в источник постоянных страданий, мук ревности и неразделенной любви. М. Бахметева отходит от канона чувствительной литературы, от изображения возвышенных переживаний. Она больше не обращается к адресату, целиком погрузившись в свой внутренний мир. Сам ее почерк, прежде крупный, каллиграфический, меняется, становится более « хаотическим », как и то, что происходит в ее душе. Появляется больше ошибок во французском языке. М. Бахметева с редкой в ту пору откровенностью описывает свои взаимоотношения с мужем : « …il m’a commencé d’embrasser, si j’aurai suivi mes sentimens j’aurais fait la même chose, mais j’ai pensé que peut-être ne le toucherai pas, mais enfin il a été si caressant pour moi que j’ai tout oublié et j’été prête à lui baiser les mains […] après peu de tems il m’a appelé dans mon cabinet m’a commencé d’embrasser et croyoit obtenir ce que l’amour a de plus tendre mais je me suis enfuit chez ma belle mère… (« Он начал обнимать меня, и, если бы я следовала моим чувствам, то стала бы делать то же самое, но я подумала, что, быть может, ему это все равно. Но он был так ласков со мной, что я все забыла и готова была целовать ему руки […] вскоре он позвал меня в мой кабинет, начал обнимать и уже думал, что получит высшую награду, какую дарует нежная любовь, но я убежала к теще… »)162. Дневник М. Бахметевой  отличается  нескрываемой горечью, полным нежеланием сгладить острые углы, трезвой оценкой своего душевного состояния : « J’ai l’enfer dans l’âme  » (« У меня ад в душе »)163.Дневник В.С. Сухотиной 1811 г. также обращен к возлюбленному. Он ведется в маленькой записной книжке (формата 8,5 х 14,5 см) и имеет заглавие : « Petit livre contenant différentes petites choses dédiées à mon futur époux, si jamais j’en ai un. Mais maintenant étant dans l’incertitude je le dédie nommément à l’homme qui m’est le plus cher qui est mon bon ami Michel » (« Книжечка, содержащая всякую всячину, посвященная моему будущему мужу, если таковой у меня когда-нибудь будет. Ныне же, будучи в сем неуверена, я посвящаю ее самому дорогому для меня человеку, моему доброму другу Мишелю »)164. Автор дневника перемежает сетования  на разлуку с французскими и русскими стихами, хорошо зная, по-видимому,  как поэзию, так и прозу. Многие пассажи отсылают к  чувствительной литературе эпохи : « Mon doux ami, comme je souffre sans toi, et comme j’ai encore à souffrir longtemps. [...] comme c’est isolé sans toi ; toutes les places où tu passais me semblent changées depuis que tu n’es pas ; je n’ai plus aucun désir de m’approcher de la fenêtre, car je n’ai rien à y attendre » (« Милый друг, как я страдаю без тебя и сколько мне еще придется страдать. […]  как без тебя одиноко ; все места, по которым ты проходил, кажутся мне изменившимися с тех пор, как тебя нет ; у меня больше нет никакого желания подходить к окну, так как мне нечего надеяться что-либо там увидеть »)165.Более сильная в целом укорененность женщин в области французской культуры хорошо видна при сопоставлении дневников В.С. Сухотиной  и ее мужа, М.Ф. Сухотина, которые в 1811 г. велись одновременно, когда они еще не были женаты. М.Ф. Сухотин (1778 или 1779 - после 1856) в тетради, озаглавленной по-французски (см. выше), пишет по-русски : он упоминает о том, что начал изучать французский язык только в юности. Описание его жизни носит сперва краткий отчет о детских годах (который сводится к тому, что в детстве он жил в деревне), об определении его и брата кадетами в Морской корпус в Петербурге, а затем — характер погодной (с 1795 г.) хроники продвижения по служебной лестнице (в этом году он стал офицером морского флота), различных событий в семье, в жизни братьев. После отставки в 1809 г. автор уделяет внимание прежде всего хозяйственным делам. Встречаются записи чисто летописного типа : « 1807 год. В исходе Сентября или начале Октября сего года появилась Комета с хвостом, величиною противу Звезды третьей величины ». Упоминая о знакомстве с будущей женой, « Мишель »  переходит на французский язык, следуя сложившемуся этикету общения с женщинами именно на этом языке и литературным канонам изъяснения нежных чувств : « При других обстоятельствах можно было бы время провести там [в Липецке] с большею приятностию, mais comme j’ai pensé toujours à mon objet, je ne pouvais pas donc participer à tous les plaisirs dont jouissaient les autres  » (« но поскольку я все время думал о моем предмете, то не мог участвовать во всех развлечениях, коим радовались остальные »)166.  За исключением небольших « чувствительных » пассажей, выдержанных в том же духе военного лаконизма, что и весь текст, дневник М.Ф. Сухотина  в целом близок традиции семейной летописи и далек от влияния европейской литературы, как и ряд других мужских дневников эпохи.
Женщины, авторы дневников, в большей мере тяготеют к созданию прежде всего картины своей душевной жизни. Одним из источников разнообразных переживаний становится, как уже отмечалось в случае с дневником М. Бахметевой, жизнь в браке. Известный дневник А.П. Керн строится на антитезе « несчастный брак/счастливая любовь ». Все, что связано с мужем, составляет область отталкивания, неприязни. Все, что связано с нежным чувством к тому, кто фигурирует в дневнике под именем Иммортель, составляет область сладостных мечтаний и чувствительных излияний с явной опорой на французскую литературу, цитаты из которой А.П. Керн приводит в оригинале и в собственном переводе. А.П. Керн и М. Бахметева сходным образом описывают сновидения, в которых  возлюбленные являются им в романическом виде : бледные и грустные. Кульминационный момент такого сна — нежное пожатие руки.   Те же авторы, которые утверждают, что любят своих мужей, так или иначе находят предлоги для грусти в согласии с требованиями идеальной, абсолютной любви. Таковы дневники В.-Ю. Крюденер, М. Бахметевой, Н.Ф. Боде, Е.А. Шаховской.  Н.Ф. Боде превращает свой дневник в бесконечную жалобу на частые отлучки мужа, на его « холодность и равнодушие »167. Она прилежно фиксирует переливы своих чувств, упрекает себя в отсутствии рассудительности : « Oh ! L’étrange chose que le coeur humain ! Si tous sont formés comme le mien que de tourments on éprouve pour ne savoir pas être raisonnable à propos... » (« О ! как странно человеческое сердце ! Если все созданы так, как мое, то сколько мучений приходится испытывать из-за того, что не умеешь быть рассудительной »)168. Автор дневника не идеализирует себя, признается, что обладает  характером, который становится причиной « тягостных сцен », отличается чрезмерной живостью и ранимостью. Она просит мужа быть снисходительным к слабостям женщин  (« nous sommes des êtres si faibles et si fragiles » ; « мы существа столь слабые и хрупкие »)169. Таким образом, она одновременно утверждает свою покорность воле мужа, готовность пожертвовать ради него « своими самыми милыми привычками »170 и свой собственный, независимый эмоциональный регистр.Е.А. Шаховская, называя себя счастливой, также отмечает в своем дневнике 1825 г. моменты дисгармонии, ревности, взаимной обиды. Она хотела бы « слепо покоряться » мужу, но характер берет верх. Второй ее дневник (1826 г.) отмечен нотами стоицизма, стремлением преодолеть чувство подавленности, вызванное историческими событиями : « Но не для того, чтобы останавливаться на личных переживаниях, я пишу свой дневник, а для того, чтобы лучше сохранить память обо всем, что с нами случилось, чтобы извлечь из этого опыта побольше опыта и побольше покорности Провидению »171.Деятельность мужа, известного мистика и масона А.Ф. Лабзина, занимает основное место в дневнике А.Е. Лабзиной (урожденной Яковлевой, в первом замужестве Карамышевой ; 1759 - 1828), написанном по-русски (как и ее известные « Воспоминания » ; она происходила из среды мелкопоместного провинциального дворянства). А.Е. Лабзина в дневнике представляет себя как личность с сильным характером и большими духовными запросами. Чувствительность ей мало свойственна, зато, по всей видимости, знакома бескомпромиссность литературы, созданной раскольниками. Полностью солидаризируясь со своим мужем, Лабзина, словно отрекается от своего пола и бросает в адрес женщин традиционные, « книжные » упреки, обвиняя их в коварстве : « Веку не станет мужчине узнать нас, женщин, и все наши лукавства и хитрости, хотя бы он с ней 20 лет был знаком »172. Ее недовольство женщинами имело конкретную причину : она обвиняла известную в ту пору писательницу А.П.Хвостову в том, что та внесла  разлад в дружный круг масонов, центром которого был Лабзин.Дневники Е.И.Вадковской 1820-х гг. представляют автора как вторую г-жу де Севинье : все ее помыслы связаны с любимой дочерью. При этом Е.И. Вадковская предписывает себе то же аристократическое самоограничение, которое было характерно и для ее путевого дневника. Показателем силы эмоций становится переход на русский язык : «  Mon Dieu ! Qu’il m’est fatiguant de vivre (Боже ! Как мне тяжело жить), так тяжело нести жизнь, тащить, тащить ее ! Ох ! Куда как тяжело ! Мочи нету, устала »173.
Ограничение дневника сферой переживаний, имеющих определенный источник, было действенным средством достижения интроспективной глубины текста, которая в то же время регулировалась книжными стереотипами. Между тем попытки представления своего « я » шли и при отсутствии единого эмоционального центра, в рамках отчета о повседневной жизни. Такие дневники-хроники обращены в целом к определенному адресату, однако этот адресат присутствует, как правило, лишь в начале и в конце записи. Вся же запись обращена скорее к самому автору текста, фиксирует то, что кажется существенным именно для пишущего. Какой интерес могут представлять для сестры  Марии Юрьевны Оболенской (в замужестве Толстой ; 1802-после 1847), адресата ее дневника (1818-1820-х гг.) , постоянные упоминания об ужинах автора в обществе тетки ? Частое повторение фразы « Я ужинала у тетушки » объясняется постоянной мыслью об одиночестве, которая присутствовала в сознании автора, в юности потерявшей мать. М.Ю.Оболенская ведет подробный дневник на листах разного формата. Ее тетка, княжна В.М.Волконская, была фрейлиной императрицы Елизаветы Алексеевны, и Мария часто описывает придворные празднества, балы. Порой она воспроизводит диалоги со своими кавалерами, что придает ее дневнику литературный аспект. Французский язык светской барышни в моменты особо четкого осознания своего индивидуального опыта сменяется русским, причем это простонародный русский язык, с поговорками, идиоматическими выражениями, которому княжна, очевидно, научилась у своих нянек : « ... je me suis assise sur un canapé toute seule, songeant, combien il était terrible d’être orpheline, когда некому заступиться, il faut souffrir » (« ... я присела на канапе, совсем одна, думая о том, как ужасно быть сиротой, когда некому заступиться, надо страдать ») ; « ...чай надо итти мне опять к madame Pitt, надо быть веселой, а то скажут, что за прескучная княжна Оболенская ; а сердце что-то не лежит к радости [...] Я рада хоть с тобой на природном языке поговорить [...] не знаю, как тебя оставить, хоть я из пустова в порожнее переливаю... »174. Положение сироты, вынужденной следовать воле тетки, воспринимается и изображается автором как маргинальное, не позволяющее ей даже поверить в искренний интерес к ней молодых людей. Светская жизнь, которая описывается с явной охотой и удовольствием, в то же время представляется как источник пустоты : в согласии с литературными моделями автор культивирует чувство одиночества, печали, « тяжести бытия »175 : « Le grand monde m’ennuit, je pourrais pleurer à tout instant... [...] qu’est-ce que c’est que le grand monde ! Y trouve-t-on le bonheur ! Oh ! non !non ! Le bonheur ne règne pas où règne la gêne, la politique et la fausseté ! Je m’amuse quelque fois mais le plus souvent je m’ennuie, je n’ose pas te dire ah ! Varinka, j’ai besoin d’un ami, d’un coin à moi, et puis d’un voyage en Italie, en Suisse, en France, et après tout d’une résidence fixe près de toi, et enfin loin du grand monde, quelque part où je retrouve la sincérité, la simplicité, où mon coeur soit nourri, car maintenant il languit d’innanition ! » (« Большой свет нагоняет на меня тоску, я готова всякий миг расплакаться... [...] что такое, этот большой свет ! Найдешь ли в нем счастье ? О ! нет ! нет ! Счастье не существует там, где царят принуждение, хитрость и неискренность !Я веселюсь порой, но чаще скучаю. Не смею сказать тебе, ах ! Варенька, мне нужен друг, свой угол, а еще – путешествие в Италию, Швейцарию, Францию, наконец, постоянное жилище неподалеку от тебя и вдали от большого света, где-нибудь, где есть искренность, простота, где сердце найдет пищу, ибо ныне оно томится от пустоты ! »)176.
Такое же « неприятие » светской жизни можно найти в дневнике В.-Ю. Крюденер 1800 г., когда она в Берлине принимала участие во многих увеселениях как жена российского посланника177.
Похвала уединению звучит и в дневнике 1841-1843 гг. А.И. Колечицкой, впоследствии полностью погрузившейся в религиозную жизнь : « Много пользы от уединенной жизни для ума и души : приобретается познание себя, открываются изгибы сердца, его тайны, его бедное, жалкое состояние, и приходит желание исправить себя и сделаться достойнее вечной цели нашего бытия »178. В следующей записи, вводящей в область европейской культуры и сделанной по-французски, автор дневника отмечает, что с юности большое влияние оказала на нее книга И.-Г. Циммермана « Об одиночестве » и делает выписки из нее на французском языке (французский перевод книги был опубликован в 1788 г.). Тяготение к интроспекции, к анализу « изгибов » сердца, существенное присутствие в дневнике А.И. Колечицкой религиозного дискурса (что придает ее тексту элементы духовного дневника) — не в последнюю очередь следствие ее интереса к  пиетизму, в частности к секте моравских братьев (« Жизнь моравских братьев была одним из самых приятных мечтаний моей молодости... », — пишет она в дневнике 1820 г.179), к таким пиетистским сочинениям, как книга Циммермана. В ее дневниках « постоянная борьба желаний и рассудка, никому не ведомая, известная одному Господу Богу »180, о которой она изредка проговаривается, в целом остается под спудом, вернее, преодолевается благодаря « терапевтическому » отчету о жизни,  посвященной « законам добра и нравственной красоты »181, о прочитанных книгах (выписки из них занимают значительную часть дневникового текста). Она фиксирует прежде всего духовные события своей жизни, к каковым относятся и прочитанные книги : в оглавлении дневника 1841-1843 гг. они фигурируют наравне с перечнем других событий.Представление своего « я » может быть опосредовано более поздним восприятием или отражением в чужом зеркале. В дневнике 1834 г. Е.А. Соймонова отмечает « детскую манеру » судить о вещах, которая была ей присуща в юности, « своего рода сдержанность, весьма естественную для молодой девушки »182 и вспоминает опущенную в раннем дневнике историю некоей Полины, вышедшей замуж за нелюбимого человека, в результате чего оба были несчастливы. Е.А. Соймонова пишет, что родители призывали ее последовать примеру Полины, « не оставаться в девушках и не выходить замуж за какого-нибудь красивого немца »183. Пересказывая чужую историю, автор дневника представляет себя, свою жизненную позицию — к тому времени из-за сопротивления родителей рухнули ее надежды на брак с немцем учителем, и она предпочла вообще не выходить замуж184.К середине века под очевидным влиянием литературных образцов (в том числе русских, среди которых особая роль принадлежала роману М.Ю. Лермонтова « Герой нашего времени », 1838-1840) проявляется тенденция  к усилению психологической сложности представляемого автопортрета.  Причем первенствуют здесь молодые девушки, которым было, по всей видимости, легче усвоить новые приемы самоизображения. К тому же в силу все большего осознания « женского удела » под влиянием в том числе общеевропейских феминистских веяний русские девушки вносят в свои тексты элементы бунта. В их дневниках появляются акценты, предвещающие знаменитый дневник Марии Башкирцевой : откровенная сосредоточенность на собственной личности, высокие духовные запросы, решительность и самостоятельность оценок,  восприятие мира сквозь призму своих пристрастий,  ирония. Е.В. Давыдова, упоминающая в дневниках 1840-х годов о чтении « Героя нашего времени », пишет в 1841 г.о своей жажде особого существования, о своих возвышенных устремлениях : « Je voudrais être un génie supérieur à tout le reste des humains, je voudrais pouvoir n’attacher aucun prix aux choses de ce monde, que tout se passe sans que je m’en aperçoive, que je ne sois sensible qu’aux sentiments élevés et beaux, que je sois toute divine, qu’il ne me reste de terrestre que mon amour  pour la nature et que je puisse satisfaire cet amour en passant ma vie dans des excursions dans de beaux pays. Enfin je voudrais être une perfection et avec cela faire toujours ce que je veux (l’imperfection perce dans ce désir) » (« Я хотела бы возвыситься над всеми как великий гений, стать способной не придавать никакой цены вещам этого мира. Пусть все проходит незаметно для меня, так, чтобы я была восприимчива только к возвышенным и прекрасным  чувствам, пусть я буду совершенно подобной божеству, пусть от всего земного у меня останется только любовь к природе, а этой любви даст утоление  посещение прекрасных краев. В общем, я хотела бы быть совершенной и в то же время всегда делать то, что хочу (это желание выдает несовершенство »)185.
Вместе с тем нежелание говорить « все », характерное для дневников XVIII в., сохраняется и в текстах первой половины XIX столетия. Е.А.Шаховская выражает недовольство тем, что описание ее жизни « неполно », ибо « трудно дать картину сердца » : « самолюбие не позволяет заглянуть слишком глубоко » (« l’amour propre fait qu’on n’ose y toucher profondément »)186.В путевом дневнике 1841 г. Е.В.Давыдова отмечает, что невозможно говорить обо всем « даже в таком дневнике, как этот », то есть, мыслимом как не стесненный прежними условностями : « J’étais dans la voiture, morne et silencieuse. J’ai commencé par pleurer, ensuite le sommeil l’a emporté sur le chagrin que je ne nomme pas ici car cela ne vaut pas la peine et  je ne le veux pas, c’est impossible même dans un journal comme cela d’ecrire  tout ce qu’on voudrait. — Mais qu’on ne s’imagine rien de très important, ce n’est rien du tout, rien rien rien et cependant c’était beaucoup pour moi ce rien rien rien rien » (« Я сидела в карете и мрачно молчала. Сперва я заплакала, но затем сон возобладал над печалью, которую я здесь не называю : не стоит труда, да я и не хочу,  невозможно, даже в таком дневнике, как этот, писать все, что захочется. — Но не надо воображать ничего важного, это совершенные пустяки, ничего, ничего, ничего, и все же для меня это было много, то, что ничего, ничего, ничего, ничего не значит »)187.В дневниках середины века утверждаются литературные устремления, характерные прежде для дневников преимущественно писателей, чем объясняется, в частности, большее количество исправлений, свидетельствующих о стилистической отделке текста. В начале дневника 1840 г. Е.В. Давыдова оплакивает потерянные листки с описанием путешествия в один из итальянских городов, шутливо и вместе с тем определенно настаивая на их литературной ценности и допуская возможность потенциального читателя : « Pleure ! Pleure de larmes amères oh ! littérature, la perte d’un si beau morceau » (« Плачь ! Плачь горькими слезами, о ! литература, о потере столь прекрасного фрагмента... »)188.« Литературность » дневника проявляется в более проработанных описаниях природы, медитациях, ориентированных на книжные образцы, желании дать « обзор » (по выражению А.И. Колечицкой) прошлой жизни.

Дневник П.А. Мухановой (1809-1894) строится как литературный текст, с вниманием к стилистическим особенностям, сопряжением душевного и природного пейзажа :

Cette vie de campagne dont nous jouissons vivement me convient à merveille, ce silence qui n’est interrompu que par le chant de quelques oiseaux et par le bourdonnenment de quelques insectes ailés ou le soir  par une brise légère, porte à la méditation et prête un charme indisible à la solitude. [...] Combien souvent un simple cimetière de village remplit mon âme de receuillement et de mélancolie. Une simple croix souvent en bois, une simple pierre funéraire [appelle — зачеркнуто] arrête mon attention, j’incline en silence mon front dans la poussière en murmurant tout bas une prière pour le trépassé (Деревенская жизнь, которой мы так живо наслаждаемся, мне прекрасно подходит. Эта тишина, нарушаемая лишь пением птиц и жужжанием крылатых насекомых или, вечером [слова курсивом добавлены над строкой], шумом легкого ветерка, располагает к раздумьям и придает одиночеству невыразимое очарование. Как часто простое деревенское кладбище наполняет мою душу меланхолией и погружает ее в задумчивость. Простой деревянный крест, простой надгробный камень [зачеркнуто слово appelle, призывает] привлекает мое внимание. Я тихо прикладываю лоб к земле, шепча молитву о упокоении души усопшего189.

Автор  создает на страницах дневника новый образ русской женщины, занимающейся живописью, переводами, читающей Гумбольдта и знающей  историю России  и ботанику. Сообщая о том, что изобразила с натуры  « большой цветок, вытащенный из воды », П.А. Муханова отмечает, что это « nimphea alba, принадлежащая к 11 классу согласно классификации Линнея »190.
Ранний дневник (1851 г.) Е.А. Фредерикс , во многом близкий « бальным » дневникам ее предшественниц с их перечислениями танцев и кавалеров, в то же время напрямую отсылает к романтической литературе, создавая « демонический » образ автора, иронически созерцающего разворачивающуюся на балу комедию жизни : « Comme la haine m’a rendue froide, logique et toute puissante ! [...] Et dans la porte du cabinet D. Bronevsky et S.G. méditaient l’un bête comme un corridor sombre, l’autre sombre, non pas sombre mais sérieux et triste, avec un visage sur lequel les derniers orages du doute se débattaient faiblement devant un immense repentir » (« Насколько ненависть сделала меня холодной, рассудительной и всемогущей ! [...] А в дверях кабинета стояли, задумавшись, Д. Броневский и С.Г. Один — глупый, словно темный коридор, другой — мрачный, не мрачный, но грустный и серьезный, и на его лице последние следы сомнения вяло боролись с чувством огромного раскаяния »)191.
Е.А. Фредерикс, подобно М. Башкирцевой создавая культ собственного « я », бросает дерзкий вызов традиционным представлениям о скромности и незаметности молодой девушки : « Mon âme telle que Dieu l’a faite est un chef d’oeuvre. Je la salis en la laissant s’impressionner, s’assombrir sous les impressions qui viennent de l’exterieur ! [...] Je n’ai donc nul besoin de lire des romans pour me désennuyer. Il n’y a pas de roman aussi intéressant qu’elle » (« Моя душа, какой ее создал Бог, это шедевр. Я пачкаю, затемняю ее  внешними впечатлениями ! [...] Мне не нужно читать романы, чтобы развлечься. Нет более интересного романа, чем моя душа »)192. В дневнике 1854 г. есть пассаж, напрямую перекликающийся с дневником М. Башкирцевой : « O Madame, vous ne m’avez pas devinée, vous n’avez pas deviné que votre ambition n’est qu’une naine à côté de la mienne » (« О, сударыня, вы меня не разгадали, вы не поняли, что ваше тщеславие — ничто в сравнении с моим »)193 ; ср. с дневником М. Башкирцевой : « … le trait dominant de mon caractère, c’est l’ambition, à laquelle je sacrifierais tout. […] Je suis ambitieuse comme… comme moi, il n’y a pas d’autre comparaison » (« ...преобладающая черта моего характера — тщеславие, которому я бы принесла в жертву все. [...] Я тщеславна, как... как я сама, другого сравнения нет »)194.Таким образом, к середине века дневник становится все более осознанным, литературно-ориентированным средством построения собственной личности.

Итоги

Исследованный массив российских дневников конца XVIII — первой половины XIX века свидетельствует о значительности и своеобразии этого культурного феномена, о широкой практике ведения дневника, не уступающей по своим масштабам европейской. Сохранившиеся рукописи являют большое « техническое » разнообразие с точки зрения как материальных средств, так и графического оформления, показывающих немалую изобретательность авторов, серьезное отношение к дневнику, который в их сознании зачастую воспринимается как равный по своему значению книге.
С осознанной дневниковой стратегией связано наличие во многих текстах  метадискурса, контроля над собственной речью и « правилами игры ». В идеале дневник мыслится как непрерывный, правдивый и в то же время ограниченный определенными рамками. Как отмечает в дневнике 1826 г. Е.М. Шаховская, « il est si ridicule de se mettre en scène de quelque manière que ce soit » (« смешно каким бы то ни было образом выставлять себя напоказ »)195. В результате дневник становится полем борьбы противоречивых тенденций. Зачастую к нему возвращаются « против воли », только ради того, чтобы поддержать равномерный ритм записей (что не всегда удается). Письмо приобретает характер « автоматического », продолжаясь и в том случае, когда авторам, по их мнению, нечего сказать. При всем самоограничении заветная тетрадь становится в конечном итоге той сценой, на которой под той или иной маской предстает авторское « я ».
Дневниковая культура достигает в России в первой половине XIX в. высокого уровня и тесно связана с литературной постановкой проблемы личности, освоением ее внутреннего мира. Развитие автобиографических текстов, часть которых составляют дневники, характеризуется взаимодействием таких факторов, как русская житийно-летописная традиция с ее тяготением к « молчанию », европейские, прежде всего французские аристократические мемуары и исповедальная, чувствительная литература. Не предназначенные для публикации, окололитературные дневниковые тексты, обращенные к себе самому или к узкому кругу лиц,  тем не менее находятся в процессе постоянного взаимодействия с большой литературой, и поиски собственной идентичности идут в ее контексте.
Представление в дневниках своего « я » может осуществляться через сетку внешних событий и впечатлений, которые регистрируются в путевых дневниках и дневниках-хрониках. В таких текстах  особенно значимыми оказываются моменты  « самовыражения », их место в общем « безличном » контексте, а также характер фиксации внешнего опыта. Действенным средством построения своего « я » становится в дневниках « референтность », отсылающая к определенному лицу (эмоциональному центру) и способствующая  созданию своего образа относительно другого.  Личность автора создается как при опоре на чувствительные, позднее романтические стереотипы, так и в результате иронического, шутливого  дистанцирования от заданных моделей.
Несмотря на наличие во многих дневниках эпохи адресата, он остается в большей мере  предлогом для высказывания, для процесса письма, которое определяет « собирание » и построение личности.  В обход заявленной предназначенности потенциальным читателям дневник углубляет духовное уединение, стимулируя энергию самосознания.
Основное отличие российских дневников от западно-европейских того же времени — меньшая в целом сосредоточенность на собственной личности, меньшее погружение в глубины своего « я », больший психологический лаконизм и как следствие — относительная неразвитость такого типа, как духовный дневник.  Тенденция к « самоограничению » сохраняется и в середине XIX в., хотя в это время усиливается акцент  на собственной индивидуальности, ее необычности, в особенности в дневниках молодых девушек (более склонных к самоутверждению в силу предписанных им регламентированных правил поведения), которые предвещают такие феномены автобиографической культуры как уже упомянутый дневник Марии Башкирцевой (оказавший огромное влияние на европейскую, прежде всего французскую, дневниковую культуру) или ранняя поэзия Марины Цветаевой, первые сборники которой поражали, как известно, подробностями частной жизни, внутреннего пейзажа, подчеркнуто « домашней » направленностью.
По мере развития дневник в свою очередь питает литературные сочинения, предоставляя им свои схемы и модели (« Записки сумасшедшего », 1835, Н.В.Гоголя, « Отрывки из  дневника молодой женщины », 1848, Ю.В.Жадовской, « Дневник Павлика Дольского », 1895,  А.И. Апухтина).
Дневники находятся также в определенном взаимодействии с жанром автобиографии, как правило, предназначенной, в отличие от них, для печати. Автобиография, « ретроспективное повествование в прозе о собственной жизни »,  обычно создается в зрелом возрасте и « тяготеет к синтезу »196, к реконструкции прошлого и завершенности, утрачивая свойственные дневнику непосредственность, непредсказуемость и зачастую устремленность в будущее. Между тем дневники иногда служат для  автобиографии материалом : характерный пример тому в России — « Былое и думы » А.И. Герцена, а во Франции — « Жизнь Анри Брюлара » Стендаля.
Дальнейшее развитие жанра дневника  позволило  немецкому исследователю назвать Россию  страной, в которой в наибольшей степени известно « счастье вести дневник »197. Такие выдающиеся образцы, как дневники А.Г.Достоевской, Л.Н.Толстого, С.А.Толстой, З.Н.Гиппиус, М.А.Кузмина, были созданы на почве развитой российской автобиографической культуры, включающей стойкую традицию  ведения дневника.

  Дополненный и исправленный вариант статьи, опубликованной впервые: Известия АН. Серия литературы и языка. 2002. Т. 61. №3. С.18-36.

1  Cм.: Girard A. Le journal intime et la notion de personne. Paris,  1963;Didier B. Le journal intime. Paris,  1976; Lejeune Ph. “Cher cahier...”. Paris,  1989 ; Lejeune Ph. Le Moi des demoiselles. Enquête sur le journal de jeunes filles. Paris,  1993 ; Heyden-Rynsch V. von der. Belauschtes Leben. Frauentagebücher aus drei Jahrhunderten. Düsseldorf; Zürich,  1997.Французский перевод: Heyden-Rynsch V. von der. Ecrire la vie. Trois siècles de journaux intimes féminins. Paris,  1998 ; Simonet-Tenant F. Le journal intime. Paris,  2001 ; Viollet C. Petite cosmogonie des écrits autobiographiques: Genèse et écritures de soi // Genesis. Autobiographies. N 16. Paris, 2001. P. 37-54. Русский перевод (с сокращениями) : Виолле К. Малая космогония автобиографических произведений. Известия АН. Серия литературы и языка. 2004. Т. 63. № 2. С. 57-61; LejeunePh., BogaertC. Un journal à soi. Histoire d’une pratique. Paris, 2003.

2  Тынянов Ю.Н. Литературный факт // Тынянов Ю.Н. Поэтика. История литературы. Кино. М., 1997. C . 255-270.

3  Краснокутский В.С. Дневники Герцена и русская мемуарная литература XIX века // А.И.Герцен — художник и публицист. М., 1977. С. 54-79; Богомолов Н.А. Дневники в русской культуре начала XX в. // Богомолов Н.А. Русская литература первой трети XX в. Томск, 1999; Егоров О.Г. Русский литературный дневник  XIX века. История и теория жанра. М., 2003.

4  Фрич Е.Ф. Начало пути Л.Н.Толстого и документальная автобиографическая проза конца XVIII – первой половины XIX века. Автореф. … канд. филол. наук.  Л., 1976; Тартаковский А.Г. Русская мемуаристика XVIII - первой половины XIX в. М., 1991; Файбисович В.М. Предисловие // Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. СПб., 1999. С. 10-37; Дмитриева Е.Е. Мудрец и принцесса (Еще раз о “новом” и “старом” веймарских архивов)  // Новое литературное обозрение. 1997, № 23. С. 174-185 ( о дневниках великой книгини Марии Павловны).

5  Self and Story in Russian History / Ed. by L. Engelstein and S. Sandler. Ithaca; London, 2000; Heldt B.Women Autobiography in Russia // Heldt B. Terrible perfection. Women and Russian Literature. Bloomington and Indianpolis, 1987.

6  Савкина И. «Пишу себя… »: Автодокументальные женские тексты в русской литературе первой половины XIX века. Тампере, 2001. С. 150.

7  Nussbaum F.A. Eighteenth-Century Women’s Autobiographical Commonplaces // Private self Theory and Practice of Women’s Autobiographical Writings / Ed. by S. Benstock. Chapel Hill and London, 1988. P. 147-171.

8  Lecarme J., Lecarme-Tabone E. L’Autobiographie. Paris,  1997. Р. 20.

9  Руссо Ж.-Ж. Прогулки одинокого мечтателя // Избранные сочинения: В 3-х т. М., 1961. Т. 3. С. 576.

10  Тартаковский А.Г. Цит. соч. С. 38.

11  Записки баронессы Н.М. Строгановой // Русский библиофил. 1914. № 4. С. 26-40 (опубликованы в переводе на русский язык; подлинник, написанный по-французски, хранится в составе Строгановской коллекции в библиотеке Томского университета).

12  Автобиографические заметки Н.П.Голицыной заставляют пересмотреть принятый год ее рождения (1741), см.: Гречаная Е.П. В каком году родилась княгиня Н.П.Голицына? // А.С.Пушкин в Подмосковье и Москве. Материалы VIII Пушкинской конференции 18-19 октября 2003 года.  Большие Вяземы, 2004. С. 46-51.

13  Голицына Н.П. Remarques sur des événements de ma vie (Заметки о событиях моей жизни). Отдел рукописей Российской Государственной библиотеки (ОР РГБ). Ф. 64. К. 117. Ед. хр. 1. Л. 2 об.

14  Дневник Е.А.Шаховской. 1834 г. ОР РГБ. Ф.336/2. К. 47. Ед. хр. 7.

15  Голицына Н.П. Remarques sur mes voyages . ОР РГБ. Ф. 64. К. 113. Ед. хр. 1; Дневник М.Ф. Сухотина. 1796-1813. Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 1280. Оп.1. Ед. хр. 133; Дневник Н.Ф. Боде. 1818-1821. Государственный архив Российской федерации (ГАРФ). Ф. 855. Оп.1. Ед. хр. 249; Дневник Е.А. Шаховской. 1825. ГАРФ. Ф. 1738. Оп.1. Ед. хр. 8; Дневник Е.А. Соймоновой. 1825-1826. Отдел письменных источников Государственного историческогой музея (ОПИ ГИМ). Ф. 395. Оп. 1. Ед. хр. 159; Дневник Е.А. Фредерикс. 1842. ГАРФ. Ф. 1074. Оп. 1. Ед. хр. 426.

16  Дневник М. Бахметевой. 1805-1808. РГАДА. Ф.1256. Оп. 1. Ед. хр. 1153.

17  Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. СПб., 1999. С. 162.

18  Дневник Е.И.Вадковской (1787). ОПИ ГИМ. Ф. 272. Оп. 1. Ед. хр. 1-4.

19  ОПИ ГИМ. Ф. 395. Оп. 1. Ед. хр. 159-164.

20  ГАРФ. Ф. 695. Оп.1. Ед. хр. 181.

21  ГАРФ. Ф. 663. Оп.1. Ед. хр. 1.

22  ГАРФ. Ф. 647. Оп.1. Ед. хр. 23.

23  РГАДА. Ф. 1280. Оп. 1. Ед. хр. 134-135.

24  ГАРФ. Ф. 663. Оп. 1. Ед. хр. 2.

25  Дневник Е.П.Квашниной-Самариной. 1795-1800. Отдел рукописей Института русской литературы. Ф. 416. Ед. хр. 1.

26  РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 2. Ед. хр. 83.

27  Дневник Н.В.Шаховской. 1841-1842 гг. // РГАЛИ. Ф.1337. Оп.1. Ед. хр. 292; Дневник П.М.Голынской. 1841-1842. ОР РГБ. Ф. 336/2. К. 78. Ед. хр. 2.  

28  ГАРФ. Ф. 658. Оп.1. Ед. хр. 5.

29  РГАЛИ. Ф.1337. Оп.1. Ед. хр. 129.

30  Дневник Е.В.Давыдовой  // ОР РГБ.Ф. 88.  К. 1. Ед. хр. 28-32.

31  ГАРФ. Ф. 967. Оп. 1. Ед. хр. 3.

32  Un journal à soi, ou la passion des journaux intimes. Catalogue établi par Ph. Lejeune avec la collaboration de C. Bogaert. Lyon, 1997.  P. 42 .

33  Дневник Е.И.Вадковской. Цит. cоч. Ед. хр. 1. Л. 6 об – 7.

34  Galitzin Aug. Vie d’une religieuse du Sacré-Coeur. Paris,  1864. Р. 43.

35  Swetchine, Madame. Journal de sa conversion. Méditations et prières / Publiées par le Cte de Falloux. Paris,  1863.

36  Гагарин И. Дневник. Записки о моей жизни. Переписка / Сост., вступит. ст., пер. с фр. и коммент. Р.Темпеста.  М., 1996.

37  Дневник А.И.Толстой. ОР РГБ. Ф. 301. К.1. Ед. хр. 22-23.

38  ОР РГБ. Ф. 301. К. 1. Ед. хр. 24.

39  Дневник Н.П.Готовцевой. РГАЛИ. Ф. 638. Оп. 1. Ед. хр. 8. Л. 1 об.

40  Дневник Е.А.Фредерикс. Цит. соч. Л. 2.

41  Дневник О.И.Орловой-Давыдовой. 1830 г. // ОР РГБ. Ф. 219. К. 92. Ед. хр. 2.

42  Дневник О.И.Орловой-Давыдовой. 1843. Там же. Ед. хр. 10.   Л. 2.

43  См.: Россия и Запад: горизонты взаимопонимания. Литературные источники первой четверти XVIII века. Вып. 1. М., 2000.

44  См.: Berelowitch W. La France dans le “grand tour” des nobles russes au cours de la seconde moitié du XVIIIe siècle // Cahiers du Monde russe et soviétique. XXXIV (1-2), 1993. P. 195-209.

45  Дневник В.П. Шереметевой. 1825-1826 гг. // РГАДА. Ф. 1287. Оп. 1. Ед. хр. 5160 (машинописная копия, пер. с франц.). Опубликован: Шереметева В.П. Дневник. М., 1916.

46  Дневник В.С. Сухотиной. 1828 г. // РГАДА. Ф. 1280. Оп.1. Ед. хр. 136.

47  Дневники В.А. Бибикова  // РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Ед. хр. 12.

48  Дневник Е.А.Воронцовой // ОР РГБ. Ф. 64. К. 111. Ед. хр. 1. Л. 3-3 об.

49  Дневник Е.М.Голицыной // ОР РГБ. Ф. 64. К. 111. Ед. хр. 4. Л. 51 об.

50  Krüdener, Madame de. Ecrits intimes et prophétiques. 1785-1807. Paris, 1975.

 ГАРФ. Ф. 967. Оп. 1. Ед. хр. 3а. Частично опубликовано в переводе на русский язык: Крюденер, баронесса. Неизданные автобиографические тексты / Вступит. ст., сост., пер. с фр.,  примеч. Е.П. Гречаной. М., 1998. С.79-94.

51  Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ). Ф.398.  К.9. Ед. хр.  3.

52  ГАРФ. Ф. 573. Оп.1. Ед. хр. 467. Л. 7 об.

53  Из дневника Андрея Ивановича Тургенева. Публикация и коммент. М.Н. Виролайнен // Восток-Запад. Исследования. Переводы. Публикации. Вып. 4. М.,  1989. С. 100-139; Топоров В.Н. Два дневника (Андрей Тургенев и Исикава Такубоку // Восток-Запад. Исследования. Переводы. Публикации. Вып. 4. М.,  1989. С. 78-99.

54  Жуковский В.А. Полн. собр. соч.: в 3-х т.  Пг., 1918. Т.3. С. 554. О ранних дневниках Жуковского см.: Гинзбург Л.Я. “Человеческий документ” и построение характера // Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. М., 1999. С. 33-36;  Янушкевич А.С. В.А. Жуковский и масонство // Масонство и русская литература XVIII - начала XIX вв. / Отв. ред. В.И. Сахаров. М., 2000. С.179-192.

55  РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Ед. хр. 222 (рукописная копия).

56  РГАЛИ. Ф. 1337. Оп.2. Ед. хр. 9.

57  Предтеченский А.В. Дневник Пушкина 1833-1835 годов // Пушкин. Исследования и материала. Т. IV. М.; Л., 1962. С. 278-286.

58  См.:Briot F. Usage du monde, usage de soi: Enquête sur les mémorialistes d’Ancien Régime. Paris, 1994; Гинзбург Л.Я. Мемуары // Гинзбург Л. Я. О психологической прозе. М., 1999. С. 117-241.

59  РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Ед. хр. 74, 251.

60  РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Ед. хр. 8, 103.

61  ГАРФ. Ф. 632. Оп. 1. Ед. хр. 611.

62  ГАРФ. Ф. 698. Оп. 1. Ед. хр. 1.

63  РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Ед хр. 142; Ф. 427. Оп.1. Ед. хр.  1577-1580.

64  РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 2. Ед. хр. 18.

65  См.: Гречаная Е.П. Литературное взаимовосприятие России и Франции в религиозном контексте эпохи (1797-1825). М., ИМЛИ РАН, 2002. С. 216-230.

66  РГАДА. Ф.1287. Оп. 1. Ед. хр. 5224 (машинописный перевод на русский язык).

67  См. : Un journal à soi... Op. cit. P. 71.

68  Дневник Е.А.Шаховской. 1834.  Цит. соч. Л. 4 об.

69  Lamartine A. Le journal de Madame de Lamartine, mère d’Alphonse de Lamartine  (1801-1829), présenté et annoté par Michel Domange. Paris, 1989.

70  Проблема адресата в женских дневниках этого времени подробно рассмотрена в цитированной выше книге И.Савкиной.

71  Дневник С.А.Муравьевой // ОР РГБ. Ф. 336/2. Л. 78. Ед. хр. 3. Л. 2.

72  Там же. Л. 10.

73  Дневник Е.М.Шаховской // ГАРФ. Ф. 855. Оп. 1. Ед. хр. 26.

74  Дневник М.Бахметевой. Цит. соч. Л. 3, 25.

75  Там же.

76  Дневник Н.Ф.Боде. Цит. соч. Л. 9 об.

77  Дневник М.Ю.Толстой. Цит. соч. Ед. хр. 134. Л. 16 об.

78  Дневник Е.А.Шаховской. 1825 // ГАРФ. Ф. 1738. Оп. 1. Ед. хр. 8. Л. 14-14 об.

79  Дневник В.С.Сухотиной. 1811 г. // РГАДА. Ф. 1280. Оп. 1. Ед. хр. 360.

80  Дневник М.Ю.Толстой. Цит. соч. Ед. хр. 134. Л. 106, 113 об.; ед. хр. 135. Л. 14.

81  Дневник В.С.Сухотиной. 1828 г. Цит соч. Л. 23 об.

82  Дневник Катерины Васильевны // Врангель Н. Русские усадьбы. СПб., 2000. Дневник Е.В. Налетовой, как указывает автор книги, написан по-немецки, по-французски и по-русски, приводимая запись — по-немецки; перевод Н.Врангеля.

83  Дневник Е.И. Вадковской.1821 г. // РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 3. Ед. хр. 17. Л. 3 об., 4 об.

84  Оленина А.А. Цит. соч. С. 64.

85  Дневник Ж. Крюденер // ГАРФ. Ф. 967. Оп.1. Ед хр. 5. Л. 1. Дневник опубликован c сокращениями в переводе на русский язык в книге: Крюденер Ю. Валери / Изд. подгот. Е.П. Гречаная. М.,  2000. С. 256 -267.

86  Cм. об этом статью К.Вьолле в наст. сб.

87  Дневник Е.А. Соймоновой. Цит. соч. Ед. хр. 161. Л. 187.

88  Дневник S.H. // РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Ед. хр. 332. Автор — молодая девушка по имени Софья, родственница жены Е.Ф. Канкрина, урожденной Муравьевой.

89  Дневник Н.В.Шаховской. 1841-1842 г. Цит. соч. (в описи дневник неверно атрибутирован ее отцу, В.М.Шаховскому).

90  MariaPavlovna. Die frühen Tagebücher der Erbherzogin von Sachsen-Weimar-Eisenach/  Herausgegeben von Katja Dmitrieva und Viola Klein. Köln; Weimar; Wien, 2000. S. 85.

91  Колечицкая А.И. Мои записки от 1820 года /Публикация Е.Э. Ляминой и Е.Е. Пастернак  // Лица: Биографический альманах / Сост. и ред. А.И. Рейтблат. М.; СПб., 1995, № 6. С. 291.

92  Дневник Е.И.Вадковской.1821 г. Цит. соч. Л. 19.

93  Там же. Л. 111.

94  Дневник Е.А.Шаховской. 1822 г. // ОР РГБ. Ф. 336/2. Л. 47. Ед. хр. 2. Л. 9 об.

95  Керн А.П. Цит. соч. С. 147.

96  Там же. С. 135.

97 Веселовский А.Н. В.А. Жуковский. Поэзия чувства и “сердечного воображения”. М., 1999. С. 65-66.

98  Жуковский В.А. Цит. соч. С. 571.

99  Кюхельбекер В.К. Путешествие. Дневник. Статьи / Изд. подгот. Н.В. Королева, В.Д. Рак. Л., Наука, 1979. C . 421.

100  Cм.: Арсентьева М.В. Французский язык А.А. Олениной // Оленина А.А. Дневник. Воспоминания. СПб., 1999. С. 340-344.

101  Н.П.Голицына. Remarques sur des événements de ma vie. Цит. соч. Л. 10 об, 14 об.

102  Н.П.Голицына. Remarques sur mes voyages. Цит. соч. Л. 20 об., 66 об.

103  Там же. Л. 66.

104  Н.П.Голицына. Remarques sur des événements de ma vie. Цит. соч. Л.3 об.

105  Н.П.Голицына. Remarques sur mes voyages. Цит. соч. Л. 4, 20.

106  Дневник В.С.Сухотиной. 1828 г. Цит. соч. Л. 1, 4.

107  Там же. Л. 4 об.

108  См.: Лотман Ю. М. Русская литература на французском языке // Лотман Ю.М. Избранные статьи.  Таллинн, 1992. Т.2. С. 354.

109  Дневник А.И.Колечицкой.1841-1843 гг. // РГАЛИ. Ф.427. Оп. 1. Ед. хр. 1577. Л. 17.

110  Дневник Е.А.Фредерикс. Цит. соч. Л. 12.

111 ОР РГБ. Ф. 336/II, к. 47. Ед. хр. 3. Л. 19.

112  Там же. Ед. хр. 2. Л. 132 об.

113  Там же. Л. 20.

114  Там же. Л.12 (курсив мой – Е.Г.).

115  Там же.

116  Дневник  Е.П.Тизенгаузен. Цит. соч. Л. 10 об.

117  ГАРФ. Ф. 967. Оп.1. Ед. хр. 11-17.

118  Дневник П.М.Голынской. Цит. соч.  Л. 19 об.

119  Дневник Е.А.Фредерикс. Цит. соч. Л. 40.

120  Дневник А.И.Толстой.1813 г. Цит. соч. Л. 1.

121  Дневник Н.Ф.Боде. Цит. соч. Л. 3.

122  Дневник Е.И.Вадковской. 1821 г. Цит. соч. Л. 1-1 об.

123  Там же. Л. 1 об.

124  Дневник В.-Ю. Крюденер // ГАРФ. Ф. 967. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 12.

125  Там же. Л. 4 об.

126  Жуковский В.А. Цит. соч. С. 556.

127  Дневник М.Ю.Толстой. Цит. соч. Ед. хр. 134. Л. 113 об.

128  Там же. Л. 50.

129  Дневник Е.А.Шаховской. 1834. Цит. соч. Л. 1.

130  Desmoulins L. Journal. 1788-1789 / Texte établi et présenté par Philippe Lejeune. Paris, 1995. Р. 39-40.

131  РГАЛИ. Ф. 1337. Оп.1. Ед. хр. 24. Л. 17, 77 (в описи дневник атрибутирован графу А.В. Васильеву).

132  Дневник S.H. // РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Ед. хр. 332. Л. 14 об.

133  Шаховская Е.А. Дневник 1826-1827 гг. / Сообщил М.А. Цявловский // Голос минувшего. 1920-1921. С. 103. Опубликован в переводе на русский язык.  Подлинник, написанный по-французски, хранившийся в РГАЛИ и переданный в Центральный исторический архив г. Москва, нами не обнаружен.

134  Керн А.П. Цит. соч. С. 227.

135  Дневник В.П.Шереметевой. Цит. соч. Л. 16.

136  Мильчина В.А. Из путевого дневника Н.П. Голицыной // Записки отдела рукописей Государственной библиотеки им. В.И. Ленина. Вып. 46. М., 1987. C. 97.

137  Дневник Е.П.Тизенгаузен.1823 г. // РГАЛИ. Ф. 1337. Оп. 1. Ед. хр. 251. Л. 109 об.

138  См. об этом также: Савкина И. Цит. соч. С.27-29.

139  Колечицкая А.И. Мои записки от 1820 года. Цит. соч. С. 287.

140  Письмо И.С. Гагарина Н.Н. Шереметевой 1845 г. // Переписка Н.В. Гоголя с Н.Н. Шереметевой / Изд. подгот. И.А. Виноградов, В.А. Воропаев.  М.,  2001. С. 256.

141  Записки баронессы Н.М. Строгановой. Цит. соч. С. 26.

142  Дневник А.И.Толстой.1789-1790 гг. // ОР РГБ. Ф. 301. К. 1. Ед. хр. 22. Л. 1.

143  Дневник княгини Н.И. Куракиной // Девятнадцатый век. Исторический сборник, издаваемый князем Ф.А. Куракиным под редакцией В.И. Смольянинова.  М., 1903. Т.1. С.1.

144  Дневник А.И.Толстой. 1789-1790 гг. Цит. соч. Л. 1 об.

145  Записки баронессы Н.М. Строгановой. Цит. соч. С. 29

146 Ley Fr. Voyage en Italie du baron de Krüdener en 1786. Paris,  1983.

147  Дневник А.И.Толстой.1790-1792 гг. // ОР РГБ. Ф. 301. К. 1. Ед. хр. 23. Л. 29, 34 об.

148  Дневник Е.И.Вадковской.1787 г. Цит. соч. Л. 8.

149  Там же. Л. 9 об.-10.

150  Там же. Л. 10 об.-11.

151  Там же. Л. 27-27 об.

152  См. : Pingaud L. Les Russes à Paris (1800-1830) // Le Correspondant. 25 avril 1904. P.193-217; Искюль С.Н. Германия глазами русской путешественницы конца XVIII в.: дневник Е.П. Дивовой // Немцы и русские в XVIII веке: встреча культур. М., 2000. С. 31-41.

153  Вальберх И.И. Из архива балетмейстера. М.; Л., 1948. С. 69.

154  РГАДА 1287. Оп.1. Ед. хр.  5218. Л. 17-17 об.

155  Дневник Н.В.Шаховской. Цит. соч. Л. 21 об.

156  Дневник великой княгини Елены Павловны. Цит. соч. Л. 21.

157  РГАЛИ. Ф. 1337. Оп.1. Ед. хр. 24. Л. 80 об.

158  Там же. Л. 3.

159  Там же. Л. 31.

160  Дневник М.Бахметевой. Цит. соч. Л. 22.

161  Там же. Л. 27.

162  Там же. Л. 79.

163  Там же. Л. 66.

164  Дневник В.С.Сухотиной. 1811 г. Цит. соч. Л. 2.

165  Там же. Л. 3.

166  Там же. Л. 65.

167  Дневник Н.Ф.Боде. Цит. соч. Л. 5 об.

168  Там же. Л. 3 об.

169  Там же. Л. 13 об.

170  Там же.

171  Шаховская Е.А. Дневник. 1826-1827 гг. Цит. соч. С. 107.

172  Выдержки из дневника А.Е. Лабзиной 1818 г. // Лабзина А.Е. Воспоминания. СПб., 1903. С. 107.

173  Дневник Е.И.Вадковской. 1821 г. Цит. соч. Ед хр. 18. Л. 6 об.

174  Дневник М.Ю. Толстой. Цит. соч. Л. 37, 74.

175  Difficulté d’être et mal du siècle dans les correspondances et journaux intimes de la première moitié du XIXe siècle / Textes réunis et présentés par S. Bernard-Griffiths avec la collaboration de C. Croisille. Clermond-Ferrand, 1998.

176  Дневник М.Ю. Толстой. Цит. соч. Ед. хр. 135. Л. 29.

177  Дневник В.-Ю.Крюденер. 1800 г. Цит. соч.

178  Дневник А.И.Колечицкой. 1841-1843 гг. Цит. соч. Л. 2-2 об.

179  Колечицкая А.И. Мои записки от 1820 года. Цит. соч. С. 312.

180  Там же. С. 300.

181  Там же. С. 294.

182  Дневник Е.А.Соймоновой. Цит. соч. Ед. хр. 161. Л. 187.

183  Там же. Л. 188.

184  Мстиславская Е.П. Окружение А.С. Пушкина в дневнике Е.А. Соймоновой 1834-1835 гг. (по материалам Отдела рукописей Российской государственной библиотеки) // Пушкинские материалы в архивах России. М., 1999. С.84.

185  Дневник Е.В.Давыдовой. Цит. соч. Ед. хр. 30. Л. 29-30.

186  Дневник Е.А.Шаховской. 1833-1834 // ОР РГБ. Ф. 336/2. К. 47. Ед. хр. 6. Л. 16.

187  Там же. Л. 30.

188  Дневник Е.В.Давыдовой. Цит. соч. Ед. хр. 29. Л. 2.

189  ОПИ ГИМ. Ф. 117. Оп. 1. Ед. хр. 243. Л. 1-1 об.

190  Там же. Л. 4.

191  Дневник Е.А.Фредерикс. Цит. соч. Л. 9 об. – 10.

192  Там же. Л. 22 об. - 23.

193  Там же. Л. 34 об.

194 Неизданный фрагмент. Цит. по: Un journal à soi… Op. cit. P. 98.

195  Дневник Е.М.Шаховской. Цит. соч. Л. 10 об.

196  Lejeune Ph. L’autobiographie en France. Paris, 1998. Р. 10, 24.

197  Hocke G.R. Europäische Tagebücher aus vier Jahrhunderten. Wiesbaden; München,  1978. Цит. по:Heyden-Rynsch V. von der. Op. cit . P. 20.